Радашкевич Александр Павлович - Реликварий ветров. Избранная лирика стр 6.

4. Замок Пэна

Мы шли, в листве кружа, на гору
средь гор, поднявших дрёмный сад,
где небо сущее в прудах
стекало в лес непросвещённый,
уже в дооблачные горы
всходящий поступью стволов.
И замок вышел в сказке башен,
где сквозь зубцы, как между пальцев,
текли ручные облака. Так было нам
в простёртой сини, что подставляли
мы глаза, чтоб облака опять лизнули
и даль, заглоченная далью,
за далью дней нам всё цвела
сквозь рябь сникающей листвы
закатом мавританского разлива.

1. Кордова

В блаженных патио вода
одна не спала, когда сиеста
злая уложила коров суровых и
наивных по шеи в бархат
Гвадалквивира. Да
в пазухе пустого храма,
под призмою багряной робы
(юницами эпических родов, как встарь,
ревнительно расшитой),
корчилась
Наша Сеньора Скорбящая,
лия барочные кристаллы мимо
рта, как у розовой рыбы,
заснувшей
в редкой сети кордовских кружев.

2. Саламанка

«Но компрендо». Тихоходная матрона,
в мелком золоте, отплыла.  Мучас
грасиас, сеньора!  В полночь грешен
невниманьем Божий город
Саламанка.
Утром семь дотошных струн
из оливкового взора разбитного
гитанёнка: пять вовсю печальных, две
совсем срамных,  на виду
у Старого собора,
где по нишам не дотлела
сера Страшного суда.

3. Гваделупа

Дно разверстое небес
там обрызгано огнями,
где Мадонна с тёмным ликом
смотрит раненно в глаза.
Там янтарны апельсины
над фонтаном монастырским,
где кричали, чтоб Родриго
братьям страхи рассказал,
где гитара с юным хором
завела ночные канты,
и под кровлею дозвёздной
наповал нас ублажила
сласть ликёра травяного,
чтоб поутру, в галерее,
где увядшие полотна
внятно славят Черноликой
из земли, во снах и сечах
чудеса и претворенья,
нам подал в дорогу инок
босоногую улыбку.

4. Эскуриал

Эскуриал, как из души, опять ворота растворяет,
хоть день за нами не плывёт и клики птичьи не иссякли.
По небу горные леса слились пологими валами,
и дальним будто тянет морем, пока не грохнули
затворы, пока не встала в рост стена
за всякой стылою стеною, пока пустоты не
проглотят себе враждебные шаги.
Эскуриал,
как судный путь, начнётся чудищем собора.
Крутые рёбра скал иль стен?  взлетели вдруг
из преисподней. А там, в потухшей вышине,
клубятся с плеском одеянья в цветном, горячечном
кипенье: зелёный, алый, глупо-голубой и розовый
и райски васильковый.
Теперь, скользя по лестнице
покатой (как тянет прорубь эта!)  туда, где факелы
сгустили черноту, где полых три лежат
на львиных лапах гроба средь непустых гробов,
гробов, гробов. «Иссякли дни. И вот ничто,
ничто, ничто не в помощь» Ещё: «Как тот блажен,
кто награждён был тут достойною супругой».
Инфант, инфанта дети Леоноры: кто замертво
родились безымянны. Порожних ям на десять
поколений без эпитафий и гербов.
И вот
на мраморной подушке полуприкрытые глаза.
Меча не сжали склеенные пальцы Прощайте,
Дон Хуан Австрийский. Я вовсе не умею умирать.
Но вы из тени сей, где вам не спится, герцог
лунолобый, мой сон не проплывёте в час, когда
ворота настежь растворяет моей души Эскуриал.