А очнулся трелёвка окрест.
Я погнал своё время, пустил его вскачь
Эка невидаль лесоповал!
Ел подёнщины хлеб, пил вино неудач,
Протрезвившись, ещё наливал.
Жил в полярных широтах, где лыком не шит
Каждый первый, кто ставит вопрос
И узнал, что назойливый гнус не звенит,
А глаза выедает до слёз.
Я бы мог там безбедно прожить много лет,
У чужого пригревшись огня,
И закат бы сумел принимать за рассвет,
И никто не стрелял бы в меня
«Любил я блатные словечки»
Любил я блатные словечки
И драки квартал на квартал.
И жизнь не плясала от печки,
А волчий являла оскал.
Горячий привет космонавтам!
Такими гордится страна!
А я по заброшенным шахтам
И было мне имя шпана.
На сцене актёр, но не зритель:
Спектакль, продолжение, срок
Хвала тебе, ангел-хранитель,
За то, что не уберёг,
За то, что незримая сила
Меня приковала к столу,
За то, что дружков уносила,
В ближайший пивняк на углу,
За что мне нелепая доля
В стихах плавить воск и металл?
Была бы на то моя воля
Ни строчки бы не написал!
«Опять вы мне снитесь, друзья-почемучки»
Опять вы мне снитесь, друзья-почемучки
Вы мне докучали, и я не забыл
Я целому классу чинил авторучки,
И вкус фиолетовых помню чернил.
Лиловые пальцы, лиловые губы
Девчоночье вредное, злое: хи-хи
А я был хорошим, а я был не грубым
Я тайно писал для Маринки стихи.
Но классная наша, она же учиха
Меня выставляла И делу конец.
Я крышку на парте отбрасывал лихо!
А в школе работали мать и отец
А пончик с повидлом! За восемь копеек!
(Простите, друзья, захлебнулся слюной)
А лазов-то было, лазков и лазеек!
И нож перочинный у каждого свой.
Мы бились нещадно, носов не жалели
За первое место в пацанском строю.
Мы «Взвейтесь кострами» отчаянно пели.
А если вдруг кто-то орал: «Наших бьют!»
Да я понимаю, что время другое,
И времени детские души под стать.
Но есть ли у них то, своё, золотое,
Чего не купить, не урвать, не продать?
Они не мечтают о сладкой конфете,
У каждого куртка, у каждой пальто.
Хорошие, чистые, умные дети
А пёрышком «спутник» не пишет никто!
Неподсуден
Я не страдаю от режима
И не меняю баш на баш.
Пишу без всякого нажима:
Я экономлю карандаш.
Меня не били смертным боем
За дилетантские стихи.
Меня водили под конвоем
За настоящие грехи.
«А всё начиналось просто»
А всё начиналось просто:
Мы шли с похорон отца.
Мой брат он такого же роста,
Лишь резче черты лица
Он тоже недавно умер,
Сгорел на моих руках
С тех пор телефонный зуммер
Прописан в моих строках.
И третья смерть не отстала,
Медлить удел живых.
Я молча прошёл три квартала.
Три года и нет троих.
И дома, в сумраке стёртом,
Лишь я остался да мать.
Молчали.
Кто будет четвёртым?
И стыдно теперь вспоминать
«Не верь, не бойся, не проси»
Не верь, не бойся, не проси
А я просил, боялся, верил.
Не я, не я подобен зверю,
А тот, кто это разгласил.
Меня не надобно любить
Нет ничего во мне такого.
К вопросу быть или не быть
Я отношусь весьма хреново.
Я в детстве дрых без задних ног,
За день набегавшись по крышам.
Никто не звал меня сынок,
Но мой почтарь летал всех выше.
Клешата только шире плеч!
Дружить с тамбовским
рыжим волком!
Я изучал родную речь
По синим лагерным наколкам.
И небо было голубей!
И свист на запредельной ноте!
Не вы гоняли голубей,
Но вы поймёте
«Снятся мне по ночам человекособаки»
Снятся мне по ночам человекособаки,
Что меня убивали у всех на глазах.
Снятся мне по ночам иссык-кульские маки,
Прибалхашские степи да старый казах,
Тот, который не выдал толпе иноверца
И не смог на прощание вздоха сдержать
Просыпаюсь от боли, сжигающей сердце,
Словно нужно опять в никуда уезжать.
Разорвали империю в клочья границы.
Разжирели каганы на скорби людской.
Там, где царствует ворон зловещая птица,