Вахвах! ЖянкаЖянка!.. вздыхал он над ней вслух, поджидая филармоническое начальство. Что делать будем?!. Говорил тебе не вылазь изза пазухи! По-человечески говорил
Начальство задерживалось с визитом, видимо, давало гостям возможность отоспаться. Только в одиннадцатом часу на пороге каморки появились директор, худрук и уже хорошо знакомый главный администратор. Лица их были расцвечены радушно-покровительственными улыбками, которые, однако, сразу же погасли хозяева поняли по горестному виду дрессировщика: произошла какаято неприятность.
Что с вами, Сурен Вахтангович? обратился на правах старшего директор Иван Емельянович Слепцов, бывший партийный работник, «спущенный» в филармонию по достижению пенсионного возраста.
Со мной нэчэго, махнул рукой Нодия, с нэй вот савсэм плохо. Заболела. Говорыл жи: нэ висовыватъся. Нэ слущилась. Такой большой мороз, а она жи южная, на севэри жи савсэм нэ била!
Кашляет? Температура? поинтересовался озабоченно молодой, спортивного вида худрук Петр Васильевич, втайне надеявшийся уже в конце недели «завязать» обезьянку в концертную программу. Он недавно закончил заочное режиссерское отделение Северо-Полярного института культуры и был переполнен честолюбивыми плацами.
Сыльна кашляет. Температура сыльный. Вирача нада Вах, зачэм я, старый глупец, сюда прыехал?! Сурен Вахтангович сокрушенно ударил себя кулаком по колену, раскладушка под ним застонала.
Да не огорчайтесь вы так, принялся утешать директор, сейчас мы вызовем врача, он выпишет лекарства. Простуда у нас дело обычное, вылечат.
Савсэм нэживой лэжит, Нодия, когда волновался, начинал путать на русском мужской и женский роды, савсэм кушитъ нэ хочит. А видруг нэ поможит ващ вирач?! Что дэлать буду?.. Работу бросать, да? Назад ахать, да?.. Старий глупэц!.. Вах-вах-вах!..
Директор и худрук, присев на раскладушку, принялись успокаивать дрессировщика, а Ким Лазаревич умчался звонить в ветеринарную помощь.
Местный Айболит появился неожиданно быстро, видимо, сыграла свою роль экзотичность пациентки, да и Ким Лазаревич сумел преподнести ситуацию.
Ветеринар долго слушал обваьянку, переворачивая ее то на спину, то на грудь, а потом неутешительно произнес:
Пневмония.
Двухстороннее воспаление легких, пояснил директор дрессировщику, не понявшему слово.
Вахвах, воспалэные, закачал головой Нодия. Умрет, савсэм умрет!.. Он с горестным выражением заглянул ветеринару прямо в лицо. Да, доктор? Умрет, да?..
Ну, не надо сразу думать о худшем, ветеринар принялся торопливо чтото искать в своем ящичке, случай, конечно, сложный, да и неизвестно, как они пневмонию переносят, у меня, например, за двадцать лет первая такая пациентка. Но будем надеяться Я вам оставлю антибиотики, подавайте каждые три часа. И укройте потеплее, прогреть ее надо. Хорошо бы компресс на спицу и грудь Сейчас я ей укол сделаю, а утром снова заеду Не расстраивайтесь, может, все и обойдется.
Когда дверь за ветеринаром уже захлопнулась, Сурен Вахтангович опомнился:
Кампрэс, какой кампрэс вирач говорыл?
Не волнуйтесь, успокоил Ким Лазаревич, это мы сейчас организуем. Он сходил в свою комнату и возвратился с большим куском марли и открытой бутылкой водки. Сейчас намочим и на спину нашей больной.
Не будем мешать, поднялся директор, а следом за ним, заметно погрустневший худрук. Выздоравливайте, Сурен Вахтангович, и помните: если что надо обращайтесь без стеснения.
Замотав и уложив обезьянку, администратор и дрессировщик минут пять сидели молча, глядели на нее, потом Ким Лазаревич вздохнул:
А может, это Сурен Вахтангович, снимем чуть-чуть стресс. Переволновались тут все. Да и день все равно нерабочий получается
Среди ночи Жаннет вдруг забила лапами, отбросила одеяльце и, судорожно изгибаясь, стала крутиться с боку на бок. Злой невидимый огонь лизал ей спину и грудь, охватывал шею и голову, сводил, морщил пересохшей сыромятиной язык и нёбо. Воспаленное горло с трудом проталкивало жалкие порции горячего воздуха.
Огонь!.. В ее помутневшем сознании он опять обратился в тот внезапный, хищный, безжалостный, в мгновение охвативший джунгли. Он мчался стаей прожорливых оранжевых птиц, разом проглатывая все живое, гоня впереди себя волну страха и криков. Она, тогда еще крошечная, двухнедельная, навечно запомнила смертельный жар, испуганно трясущуюся, а потом скрючившуюся в его объятиях мать. Ее бессильно разжавшиеся лапы. И падение. Долгое падение вниз. А потом был густой и отвратительный запах дыма, сгоревших лиан, перьев и шерсти.