Толстой видел вокруг себя огромную, необозримую Россию, состоявшую из лесов, полей и деревень. Он ощущал себя плывущим по жизни в море крестьянства. В начале двадцатого века 85% населения России были сельскими жителями. По всеобщей переписи 1897 года из 1000 жителей России 841 был крестьянин. Помещик Толстой с молодости жил среди крестьян, говорил с ними, учил их детей, работал с ними, во время полевых работ ел с ними хлеб и пил воду, любовница его молодых лет была крестьянка, которой он построил в деревне крепкий кирпичный дом. В поздние свои годы, когда он был известен всему миру как великий писатель и пророк, он не обращал внимания на угрозы чёрной сотни и не чувствовал себя задетым критикой профессоров, но очень расстраивался, когда крестьяне, увидев его, не здоровались с ним. А он все равно здоровался с ними.
Немыслимое и невозможное требование Толстого оставить жизнь в городе и переселиться в деревню, чтобы в поте лица своего есть хлеб, находило отклик у многих людей, принадлежавших к разным сословиям. Однажды к нему пришёл машинист, отец трёх детей, который хотел оставить работу на железной дороге, переселиться в деревню и обрабатывать землю. Жена поддерживала его. Толстой похвалил жену и позавидовал такой жене, но разумно посоветовал не делать этого, потому что работа машиниста, хоть и городская, но наиболее близка к идеалу труда, который он проповедовал. Но были и такие, которых нельзя было остановить разумным предостережением.
В нескольких верстах от Ясной Поляны в деревне Овсянниково жила в избе Мария Александровна Шмидт, в прошлом классная дама в московском Николаевском училище. В деревне у нее была корова Манечка. Когда-то Мария Александровна Шмидт прочла Толстого, и у неё открылись глаза на христианство, и она, оставаясь христианкой, перестала быть православной; она поняла, что ее жизнь ложь и надо жить так, как говорит Толстой, то есть на земле своим трудом. Никогда прежде она не пахала и не сеяла и не держала в руках сельскохозяйственных орудий и не собирала хворост в лесу для печи и не имела коровы. Но она все смогла, все сделала, и даже вылечилась от туберкулёза на тёплом Кавказе, куда уехала жить на земле и где однажды встретилась с медведем, который вот бездельник! сидел на дереве и ел сладкие, спелые абрикосы.
По дороге с Кавказа ее обворовали, что она считала величайшим благодеянием со стороны Бога, освободившего ее от денег. «Господь на нас оглянулся!».
Софья Андреевна считала Марию Александровну фанатичкой, а Толстой святой. «Не знал и не знаю ни одной женщины духовно выше М [арьи] А [лександровны]. Она так высока, что уже не ценишь ее. Кажется, так и должно быть и не может быть иначе».
Тут, на примере Марии Александровны Шмидт и ее подруги, тоже классной дамы Ольги Алексеевны Баршевой, мы видим магическую силу слова Толстого, способного обращать и возвышать людей. Его слово сотворило чудо: убрало бельма православия с глаз двух женщин, так что они тут же увидели ясную истину Христа, и вырвало их из привычной и казавшейся единственно возможной жизни, чтобы бросить в новую, странную, голую жизнь, в которой больше не было защиты того, что мы называем «цивилизацией».
20
В черной потертой шапке, в старом длинном пальто из дерюги, в больших ботинках и с сучковатой палкой в руке Толстой трижды ходил пешком из Москвы в Ясную Поляну. Это двести тридцать километров. За спиной у него мешок, в нем краюха хлеба и несколько вареных картофелин. Ходил он и другими маршрутами, например, из Ясной Поляны на хутор Буткевичей и из Ясной Поляны в Оптину Пустынь. Вышел в лаптях, с непривычки натер мозоли, по пути купил пенечные чуни и дальше пошел в них. И короче ходил, из Ясной Поляны на железнодорожную станцию Засеки и в Тулу.
Мерно переставляя ноги, широко разворачивая мыски, пристукивая палкой, шел он в своей черной шапке и нищенской дерюге по обочине вместе с другими людьми: с крестьянами, возвращавшимися в деревню с городских заработков, с опустившимися городскими людьми, не имевшими денег на железную дорогу, с бабами, несшими в корзинках свой скарб, с лихими парнями в картузах, находившимися в легком подпитии. Нищие шли рядом с Толстым по большаку и просили подать Христа ради. Однажды на пути из Москвы в Ясную Поляну он встретил больного мальчика, который едва переставлял ноги, и договорился с проезжей бабой, что она возьмет его на подводу. Хворый мальчик не выходил у него из головы, и потом он искал его в Туле В другой раз когда он шел в Оптину его догнал мужик на телеге. «Дедушка! куда Б [ог] несет?» В Оптину. «Что ж, там и жить останешься?». Этот низовой, никем не учтенный, никому не известный, растекавшийся ручьями по дорогам люд был близок ему. На обочинах между Москвой и Подольском и Лопасней и Тулой он чувствовал себя свободным от того, что тяготило его: от положения, богатства, культурного круга, сложностей отношений с Соней. Иногда садился на телегу, и его подвозили. В Подольске и Серпухове ночевал в гостиницах, в селе Селиванове в избе богатого мужика. В Богородицке неподалеку от Тулы объяснял солдатам, бабам, детям и «ребятам слесарям» о войне. Они его поняли.