И так странно прозвучал его громовой голос, что все, кто только что сражались не на жизнь, а только на смерть, остановились, глянуть на Вербана.
Вы чего, ослепли, что ли? заорал он, бегом припустив с лестницы. Не на меня смотрите, по сторонам лучше гляньте, дурни!
А посмотреть было на что! Бревенчатые стены словно заволоклись сизой дымкой, теряя свои очертания, каждое бревнышко подрагивало, меняясь на глазах в цвете, размере и виде. Это не сразу бросалось в глаза, но если уж заметишь, то разглядишь тотчас все подробности того, как привычное плавно перетекает в нечто другое, непонятное ни разуму, ни уж тем паче зрению. Лубки на стенах сочились ядовито-зеленым плевком. Из погреба уже не просто смачно почавкивало, а во всю урчало, сглатывало и пузырилось, будто там завелась каких-то немалых размеров тварь.
Да и со столами тоже творилось что-то неладное. То один, то другой вздрагивал норовистым конём. Краем глаза корчмарь уже примечал это и раньше, но тогда он подумал на Божесвята, что метался под столами, спасаясь от драки. Но Божесвят-то один, а столы, вона, через один дрожат, словно от холода. Тут и сам Божесвят выскочил на белый свет, перепачканный, собравший всю паутину, которую не успела найти Стенька. Он верещал, размахивая кистью:
Всю руку мне отдавила, гадина такая! Заяц, что у тебя за столы такие бешеные?!
Но было уже не до него. Все, и налетчики, и оборонявшиеся, растерянно поводили головами, озирая все новые страшные изменения. Стойка, за которой пребывал Заяц, начала оплывать, подобно жировой свече, тонкий поблескивающий ручеек от нее уже стекал в распахнутый люк, а оттуда доносилось радостное причмокивание. Корчмарь шарахнулся от стойки, словно от зачумленной живности. Пол под ногами дрогнул раз, другой. Третий скачок досок чуть не опрокинул всех. Люди, старясь устоять на ногах, хватались за всё подряд, даже друг за друга только что рубились насмерть, и вот уже ищут поддержки, чуть ли не обнимаются. Кто-то схватился за стену, и тут же с проклятьем отдернул руку назад: жжется, зараза! Те, что схватились за столы, отлетели назад, как от здорового пинка, потому что столы заходили ходуном, затопали ногами, как бараны! Сметливый налетчик, что прежде безуспешно пытался уговорить Типуна убраться отсюда поскорее, снова явил себя:
Да чего стоим-то? Корчма заколдована! Тикать надо, пока всех нас черти не схарчили!
И первым ломанулся к выходу, за ним шумно сопя, побежали и остальные. Кричавший схватился за ручку, дернул дверь на себя, и тут же с истошным воплем откатился назад, потрясая искалеченной рукой: вместо кисти торчал обугленный обрубок, распространяющий вонь горелого мяса и все ещё продолжающий дымиться. Безумно завывая, разбойник побежал не разбирая пути через всю корчму, оступился на краю провала в полу и рухнул вниз. Там что-то уркнуло и крик тотчас же прекратился.
Вот теперь все испугались по-настоящему. Ещё один смельчак, обернув руку тряпицей, сунулся, было, отворить выход, но немедля отступил, даже не начав. Железная ручка, засов и петли медленно, еле заметно для глаза, стекали с поверхности двери, словно подтаявший воск. Они все так же оставались холодны на вид, без жара и рдяных всполохов, но явно были расплавлены. Двери А вот дверей, по сути, уже и не было. Они, как и стены, заволоклись липкой сырой дымкой, стирающей привычные очертания. Между косяком и самой дверью не было и малейшего зазора! Все загалдели разом, заметались на месте, усатый, придерживая хворого старца на плече, пытался перекричать толпу, но куда там! Гораздо громче вопил, как ни странно, Божесвят, у которого от страха прорезался на редкость пронзительный голосище:
Да что же это такое делается? Что творится?
Заяц в ужасе озирался, стоя подле стойки, нынче больше напоминающей подтаявший сугроб: им-то, что, им лишь бы выбраться поскорее. А ему что делать? Ведь это ж его корчма, его дом! Вот ведь, приютил разом этих одноногих-рыжих-белоглазых, и теперь, похоже, теряю всё! Эх, мама, мама
И тут подал голос одноногий дед. Странно было видеть его, вот только недавно безвольно висевшего на плече у Вербана, а сейчас уже серьезно вещающим оттуда же. Говорил он негромко, но, тем не менее, с такой силой, что галдевшие и потерявшие голову люди деда услышали:
Это называется «оживление» когда все недоуменно уставились на него, добавил, Да, да. Я уже раз видел такое. Прорывайтесь к окнам, и поскорее только так можно выбраться наружу.