Я сказал, что бабам никогда не следует верить. У них одни только глупости, гадости, да пакости на уме.
И давно ты ведёшь записи?
Да почитай ещё мальцом был. Лишь научился писать и читать, так меня уже тянуло всё записывать на бумаге. Бывало, станичные хлопцы начнут драку промеж собою, а мне интересно, кто первым начал, за что стали драться, кто победил. Всё это у них расспрошу, а затем записываю в тетрадку. У меня накопилось уже несколько таких тетрадей.
Не боишься, что потеряются?
Нет, они в хате, в станице у отца, в сундуке надёжно схоронены.
Молодец, тебе уже пора книгу писать.
Вот война закончится, и сяду писать книгу. А пока Россию матушку от ворога защищать надо.
И то верно! Откуда ж ты сам такой?
С Дона я. Есть такая станица Базковская, наши станичники её Базками кличут. У нас там две станицы. Базки и Вёшки, как две близняшки, две сестрицы на противоположных берегах реки раскинулись, друг на друга влюблено глядят, не налюбуются, да в водах батюшки Дона отражаются.
Дома кто остался?
Отец, да жена с дочкой, братья все на войне, а сестер нет.
Как звать-то тебя казак?
Харлампием Ермаковым.
Что ж, не буду мешать Харлампий Ермаков, удачи тебе, казак!
Спасибо на добром слове, ответил казак и, задумавшись немного, снова углубился в записи.
Ефим отошел в сторонку, слегка завидуя упорству казака, его стремлению притворить мечту в реальность.
Ефиму еще не удавалось видеть живого писателя, пусть даже и начинающего, хотя с мертвым писателем ему довелось увидеться ещё в 1910 году.
В середине октября 1910 года, Ефим только устроился работать разнорабочим на Льговский сахарный завод, однажды на железнодорожной станции он повстречал Николая Сероштанова:
Привет, Колюха, радостно поздоровался Ефим.
Привет, Фима, ответил Николай.
Ты где запропастился в последнее время?
Да на железке помощником машиниста устроился, вот и кручусь спозаранку, до ночных сумерек.
То-то ж тебя не видать! Работа нравится?
А то! Я давно мечтал стать машинистом! Хочешь, могу тебя прокатить на паровозе!
А можно?
Спрашиваешь! Машинист мужик хороший, я с ним договорюсь.
Тогда я согласен, мне тоже паровозы нравятся.
На этом друзья и сговорились, но исполнить обещание Николай смог только в первых числах ноября того же года.
Он сам отыскал Ефима и предложил:
Завтра мы с машинистом должны отправиться в поездку на Рязано-Уральскую железную дорогу, а наш кочегар заболел. Хочешь, вместо него поехать с нами?
Конечно!
Тогда с первыми петухами вставай и дуй на станцию, мы тебя будем ждать.
Хорошо.
Так Ефим и сделал. На следующий день рано утром он уже был на станции. Паровоз, на котором работал Николай, уже стоял около перрона под парами, натужено отдуваясь и устало попыхивая, как большой шмель, собравшийся сорваться в полёт с цветка клевера.
Молодец, что пришел, обрадовался Николай, давай, залезай в будку.
Ефим долго уговаривать себя не дал и быстро залез в будку машиниста.
Это было маленькое помещение с различными ручками и рычагами управления.
Вот, дядь Саш, обратился Николай к машинисту, мужчине лет сорока пяти, стоящему у ручек управления, это Ефим, про которого давеча сказывал. Он согласился побыть у нас кочегаром в этой поездке.
Отлично! Твои обязанности, деловито сказал машинист, поддерживать огонь в топке. Для этого возьмёшь сиротинушку.
А это что такое?
Это совковая лопата. Вон сиротливо стоит в углу, да никто не хочет её брать. Будешь ею брать уголь в тамбуре, и бросать в топку. Всё ясно?
Конечно!
Тогда, приступай!
Ефим взял совковую лопату и принялся бросать уголь в топку. Бросив несколько лопат угля, Ефим остановился отдохнуть.
Вдруг в будку заглянула белобрысая голова парня, лет двадцати шести и, обращаясь к машинисту, сказала:
Дяденька машинист! Вы не на юг?
Нет, мы до Астапово, Рязано-Уральской железной дороги, но там поезда идут на юг. А тебе пошто надобно?
Наши деревенские мужики уехали в Донецк на заработки, а я замешкался и отстал, да вот пытаюсь догнать.
Что Николай, обратился машинист к помощнику, надо подсобить парню?
Знамо дело, дядь Саш, да и Ефиму будет помощь.
Как звать то тебя парень?