К музыке
Бетховен. Пятая. Увы,
герой чуть-чуть сентиментален.
И мне бродить среди развалин
деревни на виду Москвы.
Каков декабрь! Сорвали пни
седые шапки, тьмы проталин,
и весь пейзаж сентиментален,
глухому гению сродни.
Аккордами стоят дубы
у выхода, поближе к полю
его ль исполненные болью?
с ним, непростым, одной судьбы?
Бетховен. Пятая. Полет.
Поток страстей стремится к устью.
О, музыка! твое искусство,
как и декабрь то в жар! то в лед!
Но оттепель скорей намек
сентиментальностью грешащим:
расслышим в поредевшей чаще
созвучный жизни кровоток,
чем гений на краю Москвы
аукнулся?
Беда ли в слухе,
когда и не глухие глухи
Бетховен. Пятая. Увы.
Полковник Ракеев
Майору Старосветову Ю. А.,
начальнику 60 о/м г. Москвы
Рядовой Ракеев охранял от народа гроб с телом Пушкина, который тайно сопровождал на Святогорский погост.
Полковник Ракеев приходил арестовывать Чернышевского на 19-летнее заключение в Сибири.
Полковник Ракеев с нуля, рядовым
он начал шпионить в средине 30-х,
и снежной зимою летел в провожатых:
гроб черный был нем и поэт недвижим.
Полковник Ракеев, бурбон, однолюб,
изрядно обмыв повышение в чине,
замыслил карьеру сгодиться царю б
в любом, даже в том, что так стремно доныне.
Полковник Ракеев уж поднаторел
в российской великой фискальной ухватке
святой ореол охраненья порядка:
там виселиц ряд, там Сибирь, там расстрел
Полковник Ракеев, кому мы должны
пеаны сложить за усердье, участье
как он Чернышевского брать в одночасье
примчался недаром, знать, валят чины!
Ракеев казалось, простимся, тот век
как будто ушел но и ныне поэтов
«хранят», хоть дуэльных теперь пистолетов
не сыщешь, да им-то все в тот же набег
Кто мыслит, читает какой разговор!
опасны, и я на полжизни запомню:
за книжки в «Березке», пока не полковник
терзал меня точно такой же майор!
И те же приметы, и те же черты:
бесчувственны, наглы, слепы, твердолобы
им каплю тепла человечьего кто бы
привил Да молчим, поджимая хвосты,
покуда угрюмо стоит Мымрецов
у будки, и так же орет Пришибеев,
властитель России полковник Ракеев,
начавший «дознанье» до наших отцов
и нами не кончивший Тишь да простор
в отчизне да вечная боль за поэтов:
когда-то Ракеев, теперь Старосветов
Талантов на счет тех всегда перебор.
Страстная неделя
Я плакальщиц стаю
Веду за собой.
О, тихого края
Плащ голубой!
А. АхматоваСтрастная неделя Как путь до креста
нелегок! Избитый, он двигался еле,
кроили сподвижницы меры холста
страстная неделя!
Потомки ковали святой ореол,
на месте церквей уж святоши галдели.
Почти разуверясь, он еле дошел
страстная неделя!
Поникли товарищи, плакала мать,
негодная к свыше указанной цели.
Он душу раскинул кого бы обнять
Страстная неделя!
Случилось однажды, что перейден мост
страданий, все муки схоронены в теле,
да люди укрылись за притчи, за пост
страстная неделя!
Я плакальщиц стаю веду за собой
Не долго рыдали, не долго скорбели:
владетель, властитель нам нужен живой
страстная неделя!
Но, верные сказке надуманной той,
омоем грехи в золоченой купели.
Где он заплатил и какою ценой
страстная неделя!
Страстная неделя Что ж, иконостас
искусной резьбой обрамлен деловито.
Как будто бы спишется что-то и с нас
за подвиги чьи-то
Над куполом снова грачей перезвон
да плач запоздалой апрельской капели
с доски ль, с штукатурки безмолвствует Он
Страстная неделя!
У Пастернака
(в годовщину ухода)
Крутые сосны были помоложе
и ели много ниже, реже сад,
как он уже ушел Пути назад
не отыскать Великое «быть может»
тоска по снисхожденью нищих сел,
ручью внизу, поникнувшему дому?
Зачем же к Пастернаку я пришел
так поздно Обратиться по-иному
уже никак в порывистом лице
того же бенкендорфовского жала
следы. Май захлебнулся на конце
и помертвел поэзии не стало,
все возвратилось на круги свои:
страна в привычном культе кожанела,
в овраге еще бились соловьи,
хоть в церкви и отпели чье-то тело.
И были так похожи сын и внук
на старшего, теперь уж на подобье,
где люди тесно сгрудились вокруг
плиты, глядевшей тоже исподлобья.
В сторонке, будто палку перегнуть
боясь, застыли два слуги закона.
В век следующий руки протянуть
ужель никак сквозь царские кордоны?
Опередим их вынесем погост
чуть-чуть правей, к Измалковскому пруду,
где этот май последний был непрост
и, как всегда, богат на пересуды:
ослабят, мол, цензурный карантин,
когда весь Запад встал Все те же грабли,
не осознав потери На помин,
на посошок упасть последней каплей
слезою с ив, где плещется туман,
прощальным дивным эпосом ответным,
где был пейзаж весенний передан
словами, что сплелись со свежим ветром.