Ты расплескивала их, словно котлованы.
Ты разливала их по небу, словно молоко, и след оставался.
Безумны слова их были, и умны не по годам.
Музыка их была так нерадива и прекрасна, как мороз по утру, как начало.
Слипались волосы твои в сгустки прошлых мыслей, не так сейчас.
Случились пальцы твои в молитве к вселенной, но так и не смогла ты их разжать.
С гневным смехом, с праздничным октябрем, засыпала тогда ты, Женщина, на тех самых до боли колючих травах, и не сумела больше очнуться.
Заблудился и я с тобой, космополиты проникли в созвездия и дальше, и потерялись.
Но свет снова близко становился, и прожекторы ему светили.
А в прожекторах тех, не понимали мы сознания силы, и беспричинности хаоса смены дня и ночи, так есть.
Прожектора те, не видели проклятия магов, алхимиков.
И прожектора те, обжигали нас до костей.
Песня 10.
Но не все песни были твои, Женщина.
Многие ты слышала, ибо могла слышать.
Как те, о великих и ужасных вещах, о глубоких пропастях для редких.
Про ночные дожди, и огарки свечей.
Распахнутые окна впускали седобородых стариков, которые звали нас с собой.
В места где все так прекрасно и безболезненно.
Но не привлекали они нас, не только нас.
Насилие тогда выливалось на пол, усеянный лунным холодным светом.
Словно шершавый лед наши души, и вкусы наши нетипичны.
И только утро заканчивало все это, когда сквозь разбитое окно, солнечный свет заменял прежний, и люди-капюшоны переставали хихикать.
Слюду клали мы, сеяли гранит, поднимали могучие камни, поворачивали вспять реки и времена, но по сути, лишь блуждали в нем.
Великовозрастные обороты выдумывали и деепричастия.
Не умолкали до самого мая, как и поныне.
Интересовались друг у друга спишь ли?
Да, мы уснули, и не смели не спать.
Заботой единственной нашей, была зевота.
Затем рвало нас наружу, рвало и выворачивало тем, чего в них не было.
О, вспомни тот дивный сад, те кровавые яблоки.
Вишня цвела как яд, как нашумевший дождь апреля.
Бутылки разного объема шумели под нашими ногами, что искали мы?
Копошились зловещие живые куклы, шептались и прятались за деревьями.
Звали нас, и подзывали, маня пальцем.
Шутили между собой и высмеивались.
Прислоняли ладони к губам, и к ушам друг друга.
Объедались насмерть кровавыми яблоками, мерзко чавкая.
И говорили нам об одном лишь выходе.
Что ж, опять прыгать с трамплина
Песня 11.
На лысой горе, совсем взаправду, проникали мы.
Как запоздалый чай, словно выцветшие старые фотографии.
Как поблекшие лилии, на картине того художника.