Бегите ловить тюленей, улюлюкал им вслед Иван Андреевич. Он был самым необычным животным среди этих белых льдин. Взъерошенный худой человек в рваном свитере и разбитых очках.
Иван Андреевич вернулся к полынье и вытащил мокрый ватник. Данилки не было. Он поднял рюкзак и пошел к океану, вглядываясь в его неспокойную поверхность. Наконец он увидел то, что искал. Среди волн Северного Ледовитого океана мелькнула голова пингвина Адели. Иван Андреевич подошел к воде и сел на кусок льдины, подстелив рюкзак. Больше никуда не надо идти. Снятые очки лежали на льдине, и лучи яркого полярного солнца, преломившись в треснувших стеклах, собирались в разноцветные подвижные пятна. Пусть Данилка вволю поплавает, а он будет смотреть на океан. Долго-долго. До прихода Виктора.
Чайка над чашкой чая
Солнечный свет падал на хрустальную вазу с тюльпанами и рассыпался, отражаясь и преломляясь, цветными пятнами по стенкам кухни. Пятна распределялись неравномерно, и Алешка стал поворачивать вазу, добиваясь наибольшего светового эффекта.
Не трогай вазу. Уронишь и разобьешь! сказала мама.
Алешка пропустил замечание мимо ушей, продолжая медленно вращать хрусталь.
Оставь вазу, придурок, прикрикнул папа.
«Сам ты придурок», подумал сын и убрал руки от вазы.
Мама налила в Алешкину чашку заварки, потом кипятка и, зачерпнув горсть сахара десертной ложкой, медленно сыпала его в чай, успевая размешивать крупинки маленькой серебряной ложечкой. Самому Алешке такое важное дело, как размешивание, не доверяли.
Серебряная ложечка время от времени поблескивала сквозь коричневую жидкость.
«Это же маленькая рыбка, осенило Алешку, а ссыпающиеся сахаринки это крыло чайки. Чайка кружит над чашкой и хочет схватить рыбку».
Он бросился из-за стола. Надо это нарисовать.
Вернись за стол! заорал вслед ему папа, но Алешка даже ничего не подумал в ответ, боясь забыть увиденную картинку.
Ну, копия твой брат-раздолбай. Сейчас нарисует зеленого слона на шести ногах и с хоботом на заднице или красного крокодила с двумя хвостами и с пастью поперек. Наградил же Бог уродом. Зачем я плачу за его учебу в гимназии, он же арифметические действия с трудом одолел. Ему прямая дорога в дурдом.
Ты, живот с ушами, не трогай моего брата и моего сына. Тебе руки нужны только для того, чтобы кредитки пересчитывать.
Ага, а братану твоему, чтобы натурщиц тискать.
Возьми еще два бутерброда, только пасть свою захлопни!
Мама прикрыла кухонную дверь, чтобы до Алешки не доносились слова нескончаемой перебранки между родителями.
Папу раздражал рассеянный, спотыкающийся на ровном месте и все теряющий сын. Он хотел, чтобы сын вырос хозяином и умел зарабатывать деньги. Папа сердился и ругался. Мама не понимала Алешку, как не понимала своего странного и любимого старшего брата Никиту, но никогда не ругала. Алешка и Никита были другими. Не от мира сего. За что же их ругать?
Алешка, зажатый и неуклюжий в своем прибранном и ухоженном доме, неузнаваемо преображался в захламленной мастерской дядьки Никиты. Это был его мир, из которого он не вылезал в выходные, праздники и каникулы.
Дядька, кричал Алешка с порога никогда не закрываемой входной двери в мастерскую, служившую Никите одновременно жильем.
Племяшка, громко вторил ему, не отрываясь от мольберта, громадный бородатый Никита, одетый в длинную, измазанную краской рубаху и заляпанные холщовые штаны, а драгоценный племянник вместо дальнейших разговоров бросался к полотнам, которые появились в его отсутствие.
Вот и сегодня Алешка направился к двум новым картинам Никиты. Возле одной из них, скрестив ноги по-турецки и раскачиваясь из стороны в сторону, сидел Король Лир. Свое прозвище он получил после того, как его, старого седого пьяницу, родственники выгнали на улицу. Он был поэтом, и прозвище подходило ему вдвойне. Светлую часть дня Король обычно проводил возле пивных ларьков, читая стихи и вступая в философские беседы с незнакомыми людьми, а ночевал у Никиты, который не позволял ему опускаться до состояния вонючего бомжа, заставляя мыться и стирать свои вещи.
И сейчас, завернутый в желтое покрывало, потому что простиранные вещи сохли, Король Лир сидел возле новой картины Никиты с Библией на коленях.
На картине был изображен раздетый по пояс сероглазый русоволосый юноша, прикрученный веревкой к березе. Голова его была повернута в сторону еловой лапы, запорошенной снегом. Юноша замерзал, но лицо его было искажено ненавистью, а губы раскрыты так, как будто он говорил. Но кому и что?