- Это верно. И зачем это мне?
- Я хочу организовать вечерние митинги на пустыре Хоуденс.
- Ты думаешь, они будут тебя слушать?
- Да. Теперь будут слушать.
- Раньше не слушали, - сказал Парлод, глядя на свой любимый спектроскоп.
- В воскресенье в Суотингли была демонстрация безработных. Они дошли до того, что стали бросать камни.
Парлод молчал, а я продолжал говорить. Он словно что-то обдумывал.
- Но все-таки, - сказал он, неловким движением указывая на спектроскоп, - это тоже что-нибудь да значит.
- Комета?
- Да.
- Ну что она может значить? Ведь не хочешь же ты заставить меня поверить в астрологию! Не все ли нам равно, что там горит на небе, когда на
земле голодают люди?
- Но ведь это... наука.
- Наука! Социализм теперь важней всякой науки.
Но ему не хотелось так легко отказаться от своей кометы.
- Социализм, конечно, нужен, - сказал он, - но если эта штука там, наверху, столкнется с землей, это тоже будет иметь значение.
- Ничто не имеет значения, кроме людей.
- А если она убьет всех?
- Вздор!
- Не знаю... - сказал Парлод, мучительно борясь с собой.
Он взглянул на комету. Он, по-видимому, собирался опять говорить о том, как близко к земле проходит комета, и о том, что это может повлечь
за собой, но я предупредил его, начав цитировать что-то из забытого теперь писателя Рескина, представлявшего собой настоящий вулкан красноречия
и бессмысленных поучений; Рескин оказал большое влияние на тогдашнюю легко возбудимую и падкую на красивые слова молодежь. Это было что-то о
ничтожности науки и о высшем значении Жизни. Парлод слушал, смотря на небо и касаясь кончиками пальцев спектроскопа. Наконец он, видимо, решил.
- Нет, - сказал он, - я не согласен с тобой. Ледфорд. Ты не понимаешь, что такое наука.
Парлод очень редко высказывался в наших спорах так категорически. Я привык быть первой скрипкой во всех наших разговорах, и его возражение
подействовало на меня, как удар.
- Не согласен со мной! - повторил я.
- Не согласен.
- Но почему?
- Я считаю, что наука важней социализма, - сказал он. - Социализм - теория. А наука... наука - нечто большее.
Это было все, что он мог сказать.
Мы начали горячо и путано спорить, как это с увлечением делает обычно невежественная молодежь. Социализм или наука? Разумеется, это
противопоставление совершенно невозможное, все равно, что спорить о том, что лучше: быть левшой или любить лук. У меня хватило, однако,
красноречия на то, чтобы рассердить Парлода, а меня разозлило его несогласие с моими выводами, и спор наш окончился настоящей ссорой.
- Отлично! - воскликнул я. - Теперь по крайней мере все ясно!
Я хлопнул дверью, точно взрывая дом, и в бешенстве зашагал по улице, зная, что, прежде чем я дойду до угла, Парлод уже будет стоять у окна
и благоговейно любоваться своей дурацкой зеленой линией.
Мне пришлось по крайней мере с час ходить по улицам, прежде чем я смог успокоиться и вернуться домой.
И этот самый Парлод впервые открыл мне социализм!
Предатель!
Самые нелепые мысли приходили мне в голову в те дикие дни.