Аркадий Аверченко
Смешное в страшном
Извинение автора
Не преступление ли отыскивать смешное в страшном?
Не кощунство ли весело улыбаться там, где следовало бы рвать волосы, посыпать пеплом главу, бия себя в грудь, и, опустившись на колени возле вырытой могилы, долго неутешно рыдать?..
Вот два вопроса, которые были бы совершенно правильны, если бы около нас был действительно настоящий труп.
Но Россия не труп. Долго хлопотали, много сделали для того, чтобы превратить ее в неподвижное, гниющее, мертвое тело, однако руки коротки у горе-хирургов. Пациентка все-таки жива.
У нее выпустили кровь новая кровь разольется по жилам и могучими бодрыми толчками пробудит к деятельности затихшее сердце.
Ей выкололи глаза, а она уже начинает прозревать.
Вырезали язык, а она говорит. Пока еще тихо, бессвязно, но будет час, загремит ее голос, как гром, и многие подлецы и шулера задрожат от ужаса, а для нас это будет раскатом весеннего грома, за которым следует бодрый, теплый дождик, освежающий, смывающий всю грязь
Ей отрезали руки, ноги Ничего! Придет час срастется все. Еще крепче будет.
Ну видите? При чем же здесь битье в грудь и посыпание скорбных глав пеплом?..
Значит, смеяться можно.
Больше того смеяться должно. Потому что у нас один выбор: или пойти с тоски повеситься на крючке от украденной иконы, или весело, рассыпчато рассмеяться.
* * *Здесь перед вами «очерки нового быта», выкованного мозолистыми руками пролетариата: Зиновьева, Троцкого и Ко
Аркадий Аверченко
Голодный пикник
Глава I. С визитом
Гришка Зерентуй, советский нувориш, разбогатевший на ночных обысках без мандатов, был парень не промах.
Распухши от денег и бриллиантов, он решил, что теперь самое фартовое дело пролезть в высшее общество.
Богатый человек без связей гнилая работа, сказал он самому себе. Дергану-ка я с визитом до самой до мадам Ульяновой Лениной. Примет меня клевое дело, дадут по шее «нарежу винта». Ничего не попишешь.
Из романов он знал, что в высшем обществе визит чистое, благородное дело. «Приеду, разденусь в вестибюле, выйдет мажордом Спрошу: «Принимают?» «Как прикажете доложить?» Выну карточку с золотым обрезом, скажу: «Доложи!» «Пожалуйте в будуар!» Очень все будет фельтикультяпно».
В действительности начало визита немного разошлось с этими изящными предположениями.
Когда он элегантно взбежал на крыльцо, откуда-то выскочил детина, обвешанный «маузерами», «наганами» и «кольтами», как рождественская елка картонажами. Детина навалился на Гришку сзади, ловко завернул руки за спину и прохрипел:
Куда лезешь, сволочь?
Что вы, помилуйте! Я с визитом до мадам Лениной.
Мандат имеешь?
Да я просто как знакомый. Какой там, к чертям собачьим, мандат?
В связи с переменой светской обстановки и с Гришки слетела вся светскость
Я другого так хватану за руки, что два дня вертеться будет. Твое дело доложить, а не набрасываться, как бешеный кобель.
А мне, впрочем, что. Идите. Там все одно осмотрют.
Тяжело дыша после борьбы, Гришка вошел в переднюю и, подойдя к зеркалу, стал оправлять фисташковый атласный галстук.
Двое каких-то быстро сбежали с лестницы и, наставив что-то на Гришку, скомандовали:
Руки вверх!
На какой предмет? спросил Гришка, поднимая руки.
Оружия нет ли? Ну-ка, покажи карманы А сзади? А за пазухой?
Обыскали. Снова спросили мандат. Узнав, что «с визитом», удивились и будто не совсем поняли.
Ну иди, что ли. Там у товарища Лениной Троцкая сидит. Наверху проведут, куда надо. Только ежели из фарфору, аль из бронзы что сопрешь, все равно на выходе обыщем
Кель выражанс, подумал Гришка, пожимая плечами и проходя по многочисленным пустым комнатам
Глава II. Causerie[1] о голоде
Простите, мадам, что я так нагрянул без приглашения, расшаркался Гришка Зерентуй, целуя дамам ручки. Позвольте вручить для ради первого знакомства
Что это такое?
Три триллиончика чистоганом для ваших бедных, мадам, от неизвестного!
О, мерси Ах, сейчас столько бедных, столько нужды, что прямо всякий грош дорог! Вы служите?
О, нет. Я так просто, кой-чего.
Помолчали.
До вашего прихода мы говорили о голоде. Этот голод прямо меня угнетает.