«Как же нам его заткнуть? Скоро не будет ни одного человека в его окружении, про кого выскочка не выпустил бы своё расследование. Всё роет и роет. Как же он мне надоел. Как муха возле стола жужжит и раздражает».
На какое-то время мысль унеслась к морю, захотелось отдохнуть, искупаться и позагорать. Отмахнувшись от притягательной картины, он постарался вернуть её в рабочее русло.
«Кого оставить после себя? Кто выдержит такой стресс? Надёжный и верный. Кто не предаст». Такого человека не было на горизонте. А между тем потребность в нём росла с каждым днём. Время шло. Всё его окружение рассадило своих детей по верхушкам госкомпаний. Все они самозабвенно пользовались открывшимися возможностями покормить своё самолюбие (якобы чего-то стоящих отпрысков) за счёт госбюджета. Но никто не хотел работать. Все только воровали, используя свои связи и своё положение. Он был не против воровства во имя преданности. Но преданности не было. И как её найти, когда вокруг остался только страх?
Вот уже почти тридцать лет он ведёт войну за свою страну. Время, которое без пощады изменило его жизнь. За это время многое ушло из того, что выдержало американские горки девяностых. Изменения коснулись семьи, личной жизни, его страны.
И не понятно, где лучше, где хуже.
На заре своего единовластия он пытался быть открытым и дружелюбным. Но в мире ничего не изменилось. Либералы из-за океана по-прежнему везде лезут со своей правдой, их тень-калека с континента молчит либо привычно поддакивает. Демократы недобитые.
Наивность свободы слова прошла быстро: если не проявлять волю и твёрдость, то тебя заклюют. Вотрутся в доверие, а потом предадут, забрав самое ценное. Он неоднократно с этим сталкивался и в первые годы власти ещё пытался опираться на веру в силу слова и дипломатию уважения. Но нет. Чуть дашь слабину, и тебя забросают камнями свободные СМИ. Малейший шаг не в ту сторону и можно полететь в пропасть.
Начало было трудным, но тогда казалось, что всё можно изменить, если поставить во главе своих людей. Верных и надёжных, тех, кто понимает и разделяет свою любовь к родине и трезво оценивает угрозы со стороны. Тех, кто поймёт, что иногда можно пожертвовать меньшим, чтобы выиграть большее. Он назвал это «принцип допустимой жертвы».
Ещё в годы учёбы в институте, анализируя шаги народного диктатора до и во время войны, он, с одной стороны, тушил мятежный дух, поднимавшийся в нём как протест репрессиям и убийствам, проводимым по всей стране, а с другой стороны, ловил себя на мысли, что, может быть, по-другому было нельзя. Может быть, именно их жертвы и принесли стране те успехи, что даже не снились бы аграрной стране. В шахматах же есть приём пожертвования фигуры. Игрок понимает, что этот ход необходим сейчас, потому что потом принесёт победу. Возможно, тот был опытным шахматистом. Именно тогда он придумал название его стратегии: принцип допустимой жертвы. Безусловно, это была сделка с совестью, где большее оправдывает гибель меньшего.
Именно по такому принципу он и выбирал всё своё окружение. Честных и принципиальных он пропускал. Система, которую он планировал создать для защиты страны и её развития, не допускала принципиальностей внутри себя. Только гибкость и лояльность.
Сначала все работало как часы, но потом пошли сбои.
То, что он позволил своему окружению, его окружение сразу позволило своему. И так по кругу до самых первых исполнителей. Он понимал, что им нужно будет дать наесться, заполнить все свои церковные, жизненные дыры. Но потом он ожидал, что они заработают. Однако оказалось, что ошибся. Время беспощадно посмеялось над его ожиданиями.
У окружения стали расти дети, один круг сменял другой, но никто не хотел делать что-то для страны. Все только и смотрели ему в рот, чтобы понять: так ли они ничего не делают. Он недооценил страх инициативы. Его стали бояться. Бояться что-либо делать так, как подсказывает разум и сердце. Отдавать себя стране. Вместо этого всё встало. Страх остановил движение во благо его целей, этих же целей боясь не достигнуть. Изменения, на которые он рассчитывал, не шли, потому что никто ничего не хотел делать, боясь потерять то, что получил за свою лояльность.
И что самое главное, ему нечего было им сказать. Они не шли против него. Всегда были за. Но только того, что он говорил, было мало, это нужно было делать, но система лояльности и преданности, послушно смотрящая ему в рот, уже где-то на втором колене ломалась.