Профессиональное в этой книге перетекает в личное и наоборот, она и дань благодарной памяти. Характерно, что открывает её мемуарный очерк «К истокам призвания. Прогулки с дедом» о Михаиле Бондаре, ставшем примером противостояния «агрессивному невежеству, самодовольной ограниченности и житейской мелочности». Большой книжник, колоритная личность, дед был, по словам К. Бондаря, из тех людей, которые «как будто больше самого себя». Он видел больше и дальше многих, когда сказал однажды внуку: «Ты будешь работать со словом!» Дедовское пророчество сбылось.
Автор называет деда своим первым учителем, и когда уже им самим, Константином Бондарем, пройдена немалая часть жизненного и творческого пути, неизбежным становится опыт самопознания, который так естественно сочетается со словами благодарности всем наставникам и учителям. Есть в книге портреты любимых учителей, профессионалов высочайшего уровня лингвиста Ефросиньи Широкорад, литературоведа Леонида Фризмана, историка и археолога Владимира Михеева.
Один из очерков автор посвятил незабываемым годам преподавания и научной работы в Восточноукраинском филиале Соломонова университета, который возглавлял Борис Элькин.
Вспоминая о том, с каким трепетом рассказывала ему Ефросинья Фоминична Широкорад о старых профессорах своих учителях, автор не без трепета замечает: а от них ниточка тянется «к тем, кто слушал лекции самого Потебни». И Константин Бондарь, современный израильский учёный, автор основательных, отличающихся научной новизной книг и статей (с библиографией можно ознакомиться в приложении), воспитанник и продолжатель традиций харьковской филологической школы.
Игорь Лосиевский,
заведующий научно-исследовательским отделом документоведения, коллекций редких изданий и рукописей Харьковской государственной научной библиотеки им. В. Г. Короленко, профессор Харьковской государственной академии культуры, доктор филологических наук
К истокам призвания. Прогулки с дедом
Однажды, рассказывала в одном из интервью 90-х годов Бел Кауфман, я написала письмо своему дедушке. Оно начиналось так:
«Дорогой дедушка! Я хочу рассказать тебе о том, что произошло со мной и с тобой с тех пор, как ты умер»
Пример Бел Кауфман вдохновляет меня давно. Ей было пять лет, когда не стало ее деда Шолом-Алейхема, но всю жизнь он незримо сопровождал ее. Мне посчастливилось прожить с дедом намного дольше, но эта книга, пожалуй, тоже послание, адресованное дедушке с высоты прожитого почти полувека, в котором я хотел бы рассказать ему о том, что со мной произошло за эти годы. «Я это мой дед», привык я кратко описывать то исключительное влияние, которое он на меня оказал. Почему так сложилось? Я рос в полной, большой семье, где были родители, две бабушки, которых я очень любил, тетя. И все-таки дед
Михаил Бондарь филолог, фронтовик, учитель, библиофил, проживший три четверти ХХ века, стал тем человеком, который определил мою взрослую жизнь. Он был сыном своей эпохи, выжившим в страшные времена. Первым в своем роду он стал интеллигентом, и исповедовал он только одну веру в человека. По специальности дед был филологом, но прожил свою жизнь скорее как историк, потому что преподавал общественные науки, активно интересовался прошлым и современной ему политикой, окружающим миром, собирал книги и следил за прессой. При этом он не был ни фанатиком, ни догматиком, а жизнелюбие и неповтиримый юмор подарили ему лет пятнадцать в борьбе с тяжелой болезнью. И сегодня у меня нет сомнений, что общение с дедушкой было не только уроком стоического отношения к жизни, но и прививкой против больших бед агрессивного невежества, самодовольной ограниченности и житейской мелочности.
Представим, например, такую картину: пожилой мужчина и мальчик неспешно уходят вдаль по парковой аллее. Они о чем-то негромко и неторопливо беседуют. Мужчина изредка останавливается, чтобы закончить мысль или привести пример, пошутить или припомнить забавный эпизод. «Кто знает?» задумчиво спрашивает он себя при этом. На самом деле остановки нужны не только для этого: после инфаркта ему приходится справляться с повышенной усталостью и бросать под язык таблетку нитроглицерина. Так они могут гулять пару часов, и общение их не утомляет. О чем они говорят? Например, перечисляют великих писателей, вспоминают римских или русских императоров, политиков и деятелей прошлого, полководцев и путешественников, мечтают о будущем. И сегодня я частенько ловлю себя на мысли, что о многих вещах впервые услышал от деда. Атласы, энциклопедии, инструменты; имена философов, поэтов, киноактеров и множество других вещей, всплывая в памяти, возвращают меня к временам этих прогулок. В наших разговорах мелькает Харьков прошлых десятилетий, довоенный Донбасс или совсем уж мифологическое Волощино, откуда подростком дед уехал навсегда. Имена писателей произносятся так, как если бы они были нашими знакомыми, а люди из минувших эпох все еще оказывают воздействие на нашу жизнь (к слову, воспоминания всегда были у деда настольными книгами). В этих беседах могло быть все, что угодно, но только не злословие и не сплетни. Негодуя на дураков или подлецов, дед не опускался до ругани, хотя крепкое словцо любил. Столь же нетерпим он был к болтунам и пустословам, а недоразумение или обиду обычно обращал в шутку, приговаривая: «Извини, если что не так!» Была у него и присказка на прощание: «Если что, отбей телеграмму!»