А зачем? выдавил он, подчиняясь.
Ложись на живот, не спрашивай! Сморкотуна тебе поставлю, и не вздумай его трогать!
В ее листвяной сумке что-то зашевелилось. Олегу показалось, он услышал, как клацнули челюсти. С видом приговоренного к аутодафе он повернулся на живот. Вспомнился кадр из старой кинокомедии, в которой укол делали огромным шприцем. А если шприц, к тому же, живой? Он ждал, когда, наконец, некий сморкотун вопьется в зад, и, не дождавшись, повернулся. Медички уже не было. Как ни странно, он испытал разочарование. Левая половинка вдруг бешено зачесалась. Помня предупреждение, он стоически терпел, хотя далось это, прямо скажем, нелегко. Вскоре чесаться перестало, и Олег успокоился, как бы там ни было, кровь из вены сдавать неприятнее.
Дважды в день после еды, причем орехи были какие-то пресные, «диетические», его поили противным горьким настоем. Сначала показалось, вывернет наизнанку, но следующие дозы прошли легче.
На другой день Яала принесла длинного белого червя, толщиной с палец и велела проглотить.
Зачем, я ведь здоров! воскликнул он, от одного вида существа у него свело живот. Два черных «креветочных» глаза, смотрели, словно бы, с осуждением.
Дело твое, безучастно ответила лекарка, если живунца не проглотишь, болезнь вернется.
Повторяю, я здоров!
Правильно, сморкотун выгрыз твою болезнь, теперь она у него внутри, а он внутри тебя. Если его не удалить, болезнь снова примется за дело.
Она терпеливо объясняла ему, очевидные, на ее взгляд, вещи. Разговаривала, словно с малым ребенком.
А этот, живунец, он получается, сморкотуна съест?
Как будто не знаешь! Деревенские у нас лечатся, слова не скажут, а ты какой-то странный. Глотай червя, он выйдет вместе с болезнью. Тогда можешь отправляться, куда захочешь.
Пришлось подчиниться. Олег зажмурился и постарался, как можно шире раскрыть рот. Вскоре затошнило так, что на стены готов был лезть, пока не выбежал на дворик, и не вывернуло наизнанку. Червь шустро уполз в кусты, скосив на Олега бусинки глаз. Вот ведь пакость!
По всей видимости, теперь он был здоров, но решил, что не уйдет, не подкрепившись. Единственное ореховое дерево, росшее поблизости, оказалось зараженным, а до ближайшего леса, топать было не близко. Вернулся в хижину и уселся на лежанку.
Спустя некоторое время женщины внесли некое подобие носилок. На носилках лежала красивая девушка, из тех, какие нравились Олегу. Личико правильное, как у фотомодели, носик прямой, губки пухлые, глазищи большие, в них плескалась боль. Блондинка была натуральная, не крашеная, о краске для волос здесь понятия не имели.
Освобождай лежанку, обратились к нему «санитарки». Он поднялся, но уходить не спешил.
Есть хочу, сообщил он.
Подождешь, последовал ответ, женщины уложили пациентку на освободившееся место. Девушки в этих землях отличались редкостной красотой, сохраняя ее до преклонного возраста. Эта всерьез зацепила парня, который решил под любым предлогом с ней познакомиться. Даже женщинам помочь был готов, как «медбрат».
У нее такая же, болезнь, как у тебя, сказали ему. Дерево это гнилое надо бы выдрать, да ухват не позволяет. Заразил кто-то орехи, значит, так было нужно.
«Ничего себе, порядки! мысленно возмутился наш герой, искренне жалея красавицу, если бы здесь знали письменность, написал бы на этом треклятом дереве все, что о нем думает, или нарисовал череп с костями».
Не волнуйся, через несколько дней будешь здорова, попытался он ободрить пациентку, та не ответила.
Могу, чем помочь? обратился он к «медсестрам».
Сейчас Яала придет, выгонит тебя вон. Уберешься, это будет лучшая помощь, сказав так, женщины ушли. А ведь и впрямь выгонит! Он протянул руку, погладил белокурую головку. Девушка выглядела, как актриса с Голливуда.
Убери свои грязные лапы! вдруг громко произнесла она и выругалась. Олег замер в изумлении, потому что сказано это было на чистейшем русском языке.
Глава четырнадцатая
Катя, а это оказалась именно она, верила и не верила, от радости готова была вскочить с лежанки и плясать, но явившаяся Яала остудила ее пыл, заявив, что если плохо лечиться, можно помереть. Олег проводил почти все свободное время около больной. Им нужно было многое сказать друг другу.
Жабень этот, такая мерзость, заставил меня как-то вылезти на берег и нарвать болотной ягоды. Дальше ничего не помню, пока из ореха не появилась.