Вышел такой случай: я поссорился с правосудием.
Октав. С правосудием?
Скапен. Да. Мы с ним немножко не поладили.
Октав. Ты с правосудием?
Скапен. Ну да, оно со мной плохо обошлось, и я так рассердился на нынешнюю неблагодарность, что решил ни во что больше не мешаться. Ну и довольно! Лучше доскажите до конца вашу историю.
Октав. Ты знаешь, Скапен, вот уже два месяца, как господин Жеронт с моим батюшкой уехали вместе по своим торговым делам.
Скапен. Это я знаю.
Октав. А нас с Леандром оставили под присмотром: меня поручили Сильвестру, а Леандра - тебе.
Скапен. Ну да. С этим поручением я справился неплохо.
Октав. Не так давно Леандр встретился с одной молоденькой цыганкой и влюбился в нее.
Скапен. Это я тоже знаю.
Октав. Мы с ним очень дружны, и он мне тотчас же признался в своей любви. Он познакомил меня с этой девушкой, и я согласился, что она красавица, хотя и не до такой степени, как казалось ему. Он только о ней и говорил целыми днями, ежеминутно восхвалял ее красоту и грацию, превозносил ее ум, с восторгом говорил о прелести ее разговора, пересказывал мне все до последнего слова и заставлял меня восхищаться ее остроумием. Не раз он мне выговаривал за то, что я невнимательно слушаю его рассказы, бранил меня за равнодушие к его нежной страсти.
Скапен. Я пока не вижу, к чему все это клонится.
Октав. Как-то раз я провожал его к тем людям, у которых скрывается его возлюбленная, и вдруг из одного маленького домика в глухом переулке слышим стоны и громкие рыдания. Спрашиваем, что случилось. Какая-то женщина отвечает со вздохом, что там мы увидим большое горе, и хотя горюют люди нам чужие, оно должно нас растрогать, если мы не совсем без сердца.
Скапен. Но к чему же все это ведет?
Октав. Из любопытства я уговорил Леандра пойти и посмотреть, в чем дело. Входим, видим умирающую старушку, а возле нее разливается-плачет служанка, тут же и молоденькая девушка вся в слезах, такой редкой, трогательной красоты, какой нигде не встретишь.
Скапен. Ага!
Октав. Другая на ее месте показалась бы просто уродом: на ней была какая-то дрянная юбчонка и ночная кофточка из простой бумазеи; желтый чепчик сбился набок, и волосы в беспорядке падали из-под него на плечи. Но и в таком наряде она блистала красотой, вся она была прелесть, вся - восторг.
Скапен. Вот теперь я понимаю.
Октав. Если бы ты, Скапен, видел ее тогда, ты бы и сам был восхищен.
Скапен. Да я и не сомневаюсь. Я, и не видав ее, вижу, что это одно очарование.
Октав. И слезы у нее были совсем не те обыкновенные слезы, от которых девушки дурнеют: она и плакала трогательно, грациозно и была необычайно мила в своем горе.
Скапен. Да уж вижу, все вижу.
Октав. Всякий на моем месте заплакал бы: ведь с какой любовью обнимала она умирающую и называла ее милой матушкой! Да и кого бы не тронула такая доброта ее сердца!
Скапен. И вправду оно трогательно. Я уж вижу, что вы влюбились в ее доброе сердце.
Октав. Ах, Скапен, в нее влюбился бы даже варвар!
Скапен. Ну, конечно! Где тут устоять!
Октав. Я, как мог, постарался утешить прелестную девушку в ее горести, и мы вышли. Я спросил у Леандра, как ему понравилась незнакомка, а он мне ответил холодно, что она недурна собою. Меня раздосадовала его холодность, и я не захотел открыться ему, не сказал, как я поражен ее красотою.
Сильвестр (Октаву). Нельзя ли покороче, сударь, не то мы и до завтра не кончим. Позвольте, я в двух словах доскажу. (Скапену). С той самой минуты господин Октав влюбился без памяти, ему только бы утешать свою любезную, а без того ему и жизнь не мила. Он бы и чаще туда заглядывал, да служанка была против этого, - она после смерти матери вела весь дом. Вот он и дошел до отчаяния: клянется, просит, молит, а толку никакого.