Видимо, дела с лотереей шли настолько хорошо, что однажды довольный дон Доменико лично вручил ему пухлый конверт, сказав: «Твоя доля за месяц, теперь будешь получать постоянно. А вообще, парень, тебе надо пойти учиться! Уж больно ты толков! Я подумаю об этом!» и, потрепав мальчика дружески по щеке, дон Доменико снова отправил его на кухню, где тетка Лаура пекла большую пиццу. Сальваторе спрятал конверт в карман. Нетерпеливо проглотив два куска пиццы и поблагодарив добрую женщину, он выскочил за дверь.
Прямо в подъезде, не отходя от двери дона Доменико, Сальваторе достал конверт и пересчитал деньги. Там была целая тысяча, и не лир, а долларов!
Он смотрел и не верил своим глазам. Это было больше, чем он заработал за весь прошлый год! Сальваторе спрятал эти деньги в конверт и понесся домой, к матери и сестрам. В тот же день они переехали в другую квартиру, что пустовала в доме на самом верхнем этаже. Домовладелец, узнав, кто претендует на жилье, почему-то немедленно явился сам с ключом и лично отпер дверь синьоре Дженнаро, прибавив на ухо Сальваторе, что для друзей дона Доменико он готов сделать большую скидку, жаль, что они не обратились к нему раньше.
Отец, вернувшись из порта, где он снова безрезультатно прождал весь день в поисках работы, устало пытался что-то возражать, но мать посмотрела на мужа таким взглядом, что тот сразу сник и замолчал.
Мать побежала на рынок и, вернувшись, приготовила настоящий пир! Вся семья собралась за столом, синьора Дженнаро пригласила всех соседей, таких же нищих и обездоленных, как и они сами. И здесь впервые Сальваторе услышал слово «Каморра». Сидящие за столом соседи, искоса посматривая на парнишку, говорили вполголоса о Каморре, как о чем-то могущественном и таинственном.
Сальваторе ничего не знал о Каморре.
Винченце и его дядя никогда не произносили этого слова. Они говорили: «система». «Ты работаешь в системе, мальчик, говорили ему. Система о тебе позаботится, только работай!» А еще звучало: «семья Гуллотта».
Свою банду мальчишки называли «Отморозки». Скоро они контролировали уже несколько улиц Испанского квартала.
Когда Сальваторе исполнилось пятнадцать, дон Доменико Гуллотта стал поручать им более серьезные вещи: получать деньги с должников на тех улицах квартала, что контролировала банда. Это были владельцы маленьких кафе, семейных ресторанчиков, продуктовых лавок и прочие торговцы, которые и сами-то едва сводили концы с концами, но это не спасало их от рэкета. «Системе» платили все. Иногда это были денежные взносы, приуроченные к многочисленным религиозным праздникам: «подарок на Рождество», «подарок на Пасху» и прочее; иногда владельцу просто говорили, что и где он будет покупать для своего ресторана. А мало ли надо ресторану! Паста, томаты, мясо, специи, морепродукты, оливковое масло, салфетки, скатерти, полиэтиленовые пакеты для мусора, наконец! Если покупаешь у «системы», у тебя не будет проблем, говорили владельцу. И он ничего не мог поделать. У него была семья. «Система» жестоко расправлялась с теми, кто осмеливался пойти наперекор. Жестоко и показательно. Но этим занимались другие. Сальваторе говорил Винченце, а Винченце докладывал дяде о непокорных, и тот сам решал, кто и как о них должен «позаботиться».
Вздумавшего возражать «семье Гуллотта» лавочника Пьеро Вида застрелили из пистолета прямо у дверей его лавки средь бела дня, когда он стоял, скрестив руки на груди и прислонившись спиной к витрине своей лавки.
Проезжавший мимо скутер остановился на мгновенье, и его водитель, молодой парень лет двадцати, выхватив пистолет, выпустил в голову лавочника целых три пули. Одну пока тот стоял, и две, когда тело уже лежало на земле. Потом убийца дал по газам, и скутер бесследно исчез в соседних переулках. Жители квартала, еще мгновение назад стоявшие у лавки, моментально испарились, и улочка опустела задолго до приезда полиции.
На следующий день младший брат Пьеро Марио Вида сам принес деньги в конверте дону Доменико, дрожа и покрываясь липким потом, несмотря на прохладный день. Все, до последней лиры.
Он долго стоял на коленях у закрытой двери в квартиру дона с конвертом в руках, плача от страха за себя и за свою семью. Хорошо было известно, что «система» не щадила целые семьи. Старый кодекс каморры, когда дети и женщины были неприкосновенны, давно канул в небытие.