Долгий разговор с Трудой о Катарине, к которой, Труда знает, я очень, очень привязался. Говорили и о том, как мы подбадривали Катарину, чтобы она не была такой скованной, чтобы забыла о своем несчастливом детстве и злополучном браке. Как мы старались преодолеть ее щепетильность, когда речь шла о деньгах, и предоставить ей с нашего счета более дешевый кредит, чем в банке. Даже наше объяснение, что, если она вместо 14%, которые надо платить банку, даст нам 9%, это вовсе не будет нам в убыток, а она сэкономит много денег, ее не переубедило. Как мы обязаны ей: с тех пор как она спокойно и приветливо, очень экономно ведет наше хозяйство, не только значительно сократились наши расходы - она дала нам обоим возможность полностью посвятить себя работе, чего в деньгах и не исчислить. Она освободила нас от пятилетнего хаоса, так обременявшего наш брак и нашу работу.
Поскольку туман не рассеивался, мы в 16:30 решаем ехать поездом. По совету Труды я не звонил Алоизу Штройбледеру. На такси едем на вокзал, где еще поспеваем на поезд 17:45 на Франкфурт. Ужасная поездка - тошнота, нервозность. Даже Труда серьезна и взволнованна. Она предчувствует большую беду. Совершенно измученные, делаем пересадку в Мюнхене, где достали места в спальном вагоне. Оба предвидим огорчения с Катариной и по поводу ее, неприятности с Людингом и Штройбледером.
23
В субботу утром, совершенно подавленные и разбитые, они на вокзале города, все еще по-карнавальному веселого, и сразу на перроне - ГАЗЕТА: снова на первой полосе Катарина, на сей раз спускающаяся в сопровождении чиновника уголовной полиции в штатском по лестнице полицейского управления. НЕВЕСТА УБИЙЦЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕ РАСКОЛОЛАСЬ! НИКАКИХ СВЕДЕНИЙ О МЕСТОПРЕБЫВАНИИ ГЕТТЕНА! ПОЛИЦИЯ В ПАНИКЕ.
Труда купила номер, и они молча поехали на такси домой, а когда он, пока Труда открывала двери, расплачивался, таксист показал на ГАЗЕТУ и сказал: "Там и про вас есть, я сразу вас узнал. Вы ведь адвокат и работодатель этой потаскушки". Он дал чересчур много чаевых, и шофер, чья ухмылка была вовсе не так злорадна, как голос, отнес чемоданы, сумки и лыжи в прихожую, приветливо бросив на прощание: "Пока".
Включив кофеварку, Труда мылась в ванной. ГАЗЕТА лежала на столе в гостиной, и там же - две телеграммы: одна от Людинга, другая от Штройбледера. От Людинга: "Мягко говоря, разочарованы отсутствием контакта. Людинг". От Штройбледера: "Не могу поверить, чтобы ты подвел меня. Жду тотчас звонка. Алоиз".
Было как раз восемь часов пятнадцать минут - почти точно то время, к которому Катарина подавала им завтрак: всегда красиво накрытый стол, цветы, свежая скатерть и салфетки, хлеб, булочки, мед, яйца и кофе, а для Труды гренки и апельсиновый джем.
Даже Труда, принеся кофеварку, немного хрустящих хлебцев, мед и масло, стала почти сентиментальной. "Никогда больше так не будет, никогда. Они изведут девочку. Если не полиция, то ГАЗЕТА, а когда ГАЗЕТА потеряет к ней интерес, за нее примутся люди. Иди сюда, прочти это сначала, а уж потом звони визитерам". Он прочитал:
"ГАЗЕТЕ, всегда старающейся широко вас информировать, удалось собрать новые данные, освещающие характер этой самой Блюм и ее мутное прошлое. Репортерам ГАЗЕТЫ удалось разыскать тяжелобольную мать Блюм. Сперва она пожаловалась, что дочь давно не навещала ее. Потом, ознакомленная с неопровержимыми фактами, она сказала: "Это и должно было случиться, этим и должно было кончиться". Бывший супруг, простодушный рабочий-текстильщик Вильгельм Бреттло, с которым Блюм в разводе, поскольку злонамеренно бросила его, с еще большей готовностью сообщил ГАЗЕТЕ: "Теперь, - сказал он, с трудом сдерживая слезы, - я знаю наконец, почему она сбежала от меня. Почему бросила меня. Вот чем она занималась.