Пролетавшая муха уселась ему на шею и ползёт, продвигаясь к лицу. Папа-П даже не пытается стряхнуть её по-видимому, слишком погружен в газету или размышления. В последнее время он часто застывает так.
Я встаю и стряхиваю муху мне неприятно смотреть, как она ползает по отцу. Папа-П удивлённо поднимает глаза, будто очнувшись от долгого сна.
Муха, говорю я. Вот здесь, касаюсь пальцем шеи.
Отец ловит мою руку и прижимает к себе. Я чувствую, как под шероховатой кожей бьётся жилка. Ровно и спокойно, несмотря ни на что.
Почему ты не ходишь в город? спрашивает Папа-П.
Неинтересно, говорю я, хотя это ложь.
Тишина встаёт между нами на несколько секунд, стремясь разъединить. Однако получается обратное.
Понятно, говорит он. Молчит ещё немного, а затем решает зайти с другой стороны. А куда подевался Клим? Он мне нравился.
Не знаю, пожимаю плечами и, стремясь уйти от ответа, встаю сзади отца, обнимая его.
Жаль
В этот раз не до конца понятно, чего именно ему жаль. Что я не хочу отвечать, или что Клим больше не появится.
Запоздало вспоминаю о том, как им нравилось обсуждать будущее. Клим вообще любил разговаривать с моими отцами. Иногда кажется, что с ним они общительней, чем со мной. Впрочем, не надо думать так. Да и ни к чему эти воспоминания.
Прошлого не вернёшь, пытаюсь закончить разговор.
Прошлого не вернёшь, эхом откликается Папа-П.
Он знает это. Больше, чем кто-либо другой.
* * *Просыпаюсь от монотонного голоса. Громкость записи а я знаю, что это запись кажется, на максимуме. Спускаюсь на первый этаж, недовольно хмурясь. Вчера мы засиделись на крыльце. Сначала молча, потом разговаривая о всякой ерунде, позже Папа-П уснул в кресле, а я не стала будить. Сидела и охраняла его сон. Всё было как в детстве, только мы поменялись ролями.
Папа-Н сидит на диване и смотрит запись. Недоверчиво глядит на экран, хмурится, трёт подбородок.
Мог бы и тише сделать. Люди спят.
Он оборачивается. Можно не смотреть ему в глаза, я и так знаю, что там увижу. Непонимание, затем недоверие, а чуть позже восхищение.
Извини, он сглатывает и тут же торопливо добавляет. Алина?
Да.
Ты выросла, Папа-Н осекается.
Да, я стараюсь говорить ровно, хотя получается с трудом. Даже от восхищения и радости можно устать, если слышать их каждый день.
Мы ещё какое-то время смотрим друг на друга, затем Папа-Н спохватывается и уменьшает громкость.
Вот, говорит он.
Ага. Пойду завтрак готовить, в этот раз добродушие выходит естественным. А может я и не притворяюсь. Всё-таки это мой отец, и у меня не получается на него долго злиться.
А как же досыпать?
Какое тут Все уже проснулись.
В подтверждении моих слов сверху спускается Папа-П. Он также проходит через три стадии взгляда Папы-Н, а затем начинается разговор, который повторяется изо дня в день, с небольшими вариациями.
Иду на кухню, голоса тонут в темноте коридора. Выхожу на свет и вижу в окне, как над полем поднимается туманное облако.
Я стою у плиты и жарю яичницу с ветчиной на четыре порции. Закипает чайник. Обычное утро. Привычное до невозможности, которая, вероятно, скоро наступит.
* * *После завтрака отправляюсь проверять цветы. Мои отцы скрылись в своём излюбленном подвале. Продолжают готовиться к тому, что скоро случится.
Я сижу возле тюльпанов, вожу пальцами по ещё не раскрывшимся бутонам и жду. Не того, что задумали мои отцы, и не чего-то неожиданного. С удивлением понимаю, что я жду Клима, хотя точно знаю: он не придёт. Ему просто незачем приходить.
Как мы перестали общаться? Не могу вспомнить, чтобы был какой-то «серьёзный разговор» или скандал. Просто однажды он позвонил, а я не взяла трубку. Некогда было и не очень хотелось. Потом он пришёл, а я притворилась спящей слишком устала. Ещё несколько раз, и Клим перестал звонить и приходить. А когда позвонила я, мы справились о здоровье, текущих делах и договорились, что надо бы обязательно встретиться. Не прямо сейчас, конечно, а чуть позже. Как с делами разберёмся. Хотя до этого сказали друг другу, что ничем особым не заняты.
Так и не случилось последнего «прости и прощай». Тропинка, по которой перестали ходить, заросла травой. Может быть, иной раз и хочется её протоптать вновь, но лень. И ты даже не знаешь, ждут ли тебя на том конце.