ЛИТАВРЫ ЛЕТАРГИИ
сердечным клапаном
на рты
аорты
кляп!
до весны!
сны
ноябрей и декабрей пусты.
рушатся, как ледяные мосты.
а сны,
осуждённые на: сбудутся!
будятся
только мартом,
которым счастье рожаем,
собирая в корзину сентябрьские урожаи.
ангел грядущих дней!
в летаргию
впасть
помоги мне!
чтобы вышагать сном:
от пасти
сожжённой Трои до славности Спарты,
от Красного Яра к Монмартру,
от анемии к бурлящести вены,
от плена седин
до любовного плена,
от три, два, один
до нуля округлого
вокруг его
единичности!
вещий в вечности сон пронести!
или, открыв козырные карты,
сразу ворваться в март?
но гласят сонные правила:
так не правильно!
заповедь первая не обходи преграды.
а вторая
чтобы подняться до рая,
вначале надо
без оглядки спуститься к аду.
правилам подчиняюсь.
внушаю себе: не боюсь
я всего лишь снюсь
про-о-о-ва-а-а-ли-ва-юсь
глубоко,
на сонное дно,
перебирая
упорно
на ощупь
дрожащей
рукой
в обратную сторону
перекидной
календарь.
февраль.
здесь, оглохнув от взвинченной тиши,
забив рот
глыбой молчанья, приказанной свыше,
сбросился навзничь с заснеженной крыши,
свихнувшийся на расставаньях крикун-урод.
январь.
тут, не выдержав боли грудинной
от скованности нечеловечьей,
застрелился церковной свечкой
шатун вечный,
увязший по самые плечи
в солёной льдине.
а на стыке годин
визги по рации,
ворвавшейся в дом Клаусами Святыми,
бригады мобильной реанимации:
«стынет тело!
стынет!»
далее жребием исхода
по-за-про-шло-годний
иней.
на дне
в поисках коды
дна нет.
сон глубже.
расщелина уже.
под градусом зимнего
бермудского угла
за-са-сывает в низины
тёмного поддонья,
свалившаяся с ладони,
сонная игла.
и вот
уже влёт!
одним щелчком
на тонкий лёд
навозных
метаморфоз
затылком бьёт!
ЗООЛОГИЧЕСКИЙ КОНТРАБАС
ошалев от удара,
сонный настройщик,
канифоль натирая смычком,
оборачивается к скрипке.
и сразу
отпрыгивая, как от неизлечимой заразы,
впадает в кому.
талия скрипки ах!
срывает резное платьице,
и на глазах
провисает,
шерстенеет,
зубатится!
и вот,
уличным сбродом,
зовом прожектора яркого,
скрипка уже скользит по вони,
превращаясь в голодную, бездомную
сторожевую псину.
и с миной
довольно
невинной,
проползая при этом
под турникетом,
навостряя правое ухо
на охраняемую зоофилами
добро-пожаловать-арку,
напарывается брюхом,
как на вилы,
на огрызающийся из асфальтовой кожи шип,
и, уже затылком забыв про недавний ушиб,
от новой болячки воя,
рвёт брюхо, выпрыгивая на волю,
пролетает в испуге мимо площадки с пони,
и врезается, слюнявя и кровоточа,
в стену восточной
секции зоопарка,
заваленной грудой металлолома.
там, отдышавшись, обнаруживает кусок гниющей попоны
и покосившуюся ржавую бывшую волчью клетку.
вот они коврик и дом
мне и моим деткам!
и засыпает, свернувшись в клетке клубком.
МЕРТВЕЦКИ ПЬЯНОЕ ПИАНО
тень привязалась к задним
лапам
не перешагнуть!
адовой
светит лампою
Стикса путь.
ниже, ниже
по горло в жижу!
и вот уже дно
накрывает со всех сторон!
пасть забивает болотной слизью,
раны
задраивает в шрамы,
и, на шерсти играя смертные гаммы,
скрепляет степлером лапы и веки.
говорят, все трупные реки
впадают
в мёртвое море.
но если удастся волку дойти до дна
незадолго до полнолуния,
то окажется вскоре,
что мёртвое море волчья живая вода.
выдержу!
вылежу
тихо на дне! не воя!
до прибоя,
пока не откроются лунные шлюзы
живой беременности толстопузой!
о лунных буднях мёртвых волчиц
сон молчит.
БАРАБАННАЯ ДРОБЬ НА НЕРВАХ