Мероприятие это не для людей, конечно же; оно для своих, как и принято в литературных кругах. Впервые попадают туда по знакомству, а уходят либо хлопнув дверью, либо крышкой гроба.
Меня, школьницу с ворохом листов, на это событие пригласил местный авторитет, с которым я столкнулась на какой-то конференции для юных и талантливых.
История этого знакомства совершенно пиратская: авторитет раскрыл мой мухляж с конкурсной работой по социологии. Ведомая ленью и пинаемая научным руководителем, я наклепала объемный труд по теме «Смысложизненные ориентации современного человека», используя Интернет, фантазию и цитаты из десятка философских книг, которые к тому моменту, естественно, прочитать не удосужилась.
Какие философские труды в пятнадцать лет? Я была влюблена!
Тем не менее в рамках работы мухляжный список выглядел внушительно и уже принес мне несколько призовых мест на других конференциях. Думаю, секрет успеха был в том, что на самом деле никто из жюри так и не дочитал мою работу до конца.
Надо же было нарваться на педанта!
Одной из книг списка была «Бытие и время» Мартина Хайдеггера. Невозможно уже вспомнить, какую цитату я оттуда вытянула; но прямо за ней шло четверостишие из одного моего раннего текста.
Авторитет сначала обнаружил воровство цитаты, потом убедился, что Хайдеггера я не читала, а после провала на голосовании моей работы подошел со словами: «Черт с ней, с социологией. Пойдемте читать стихи»
Я пошла.
Ресторан был пряничным, глазурным, купеческим; с высоченными потолками, лепниной, с бархатными стульями на советском паркете, с сиротливой угловой сценой под тяжелыми занавесками. Там много курили, и курили затейливо: пряный вишневый табак или сигариллы, нелепые в атмосфере полупустых столов и плохо выглаженных рубашек. Все пили. Мужчины крепкое, женщины вино. Все громко разговаривали все на «Вы» и каждый про свое.
Один начинал: «А знаете ли Вы, что Пушкин в Ваши годы уже» Второй цеплялся за Пушкина, как за якорь: «Традиционалисты вроде Вас развалили эту страну!» Включалась дама: «Про страну говорят только те, кому не дают женщины».
Смысла в этой беседе плескалось не больше, чем коньяка в бокале, но все были чудовищно удовлетворены.
Я мотыльком шарахалась по залу минут двадцать, пока меня не подобрал Авторитет и не подсадил к одному из столиков. Там уже обитал тучный мужчина с киевской котлетой на тарелке. Его галстук был перекинут через плечо, а рядом с котлетой лежала куцая самиздатовская книга с разводами на обложке.
Авторитет пояснил мне, что это «большой поэт Иваныч» и что сейчас еще подойдет «особенная поэтесса с компанией». Предупредил, чтобы я не глазела. И растворился в зале.
Скажи человеку в одном предложении «особенная» и «не глазеть». Конечно же, я вертела головой, словно сова.
Вечер начался с тем же пряничным пафосом, но с каждой минутой все больше отдавал плесенью. Поэтов объявлял Авторитет, про каждого отпуская хотя бы по одному хвалебному определению. Поэты выходили к микрофону, протирали лысину или очки, встряхивали листами или шуршали книгами, поправляли платья или ремень. А после читали. Про женщин и мужчин, про патриотизм и березки, про кракена, кормящего молоком сына Зевса, или про пришествие Христа в пивной бар. Я ни черта не понимала в поэзии, но врожденный бредометр подсказывал, что это какая-то фигня. И к тому же бесконечная: каждый новый выступающий читал ровно с теми же интонациями, что и предыдущий, словно их всех спустили в семидесятых с конвейера одного поэтического завода.
Я была в ужасе. Это было критически скучно. Честно говоря, на этом поэтическом вечере все могло и закончиться.
Когда наступит моя очередь, я не знала, поэтому просто сидела, комкая листы и наблюдая, как мужчина напротив тщательно допиливает сантиметровый кусочек котлеты. Котлета просила скорейшей смерти, душа просила скорейшего побега, вечер требовал скорейшего конца или новой крови. Выхода не было. Надо было просто выступить и уйти.
Вот тут-то и появилась особенная.
На самом деле, сначала появился запах. Я очень четко запомнила его: лакрица. Так пахли конфеты, привезенные мамой из Парижа единственные конфеты в моей жизни, которые я так и не смогла съесть, несмотря на восхитительный запах. После прошуршала юбка, а за ней проскрипели по очереди отодвигаемые стулья, мягко звякнули два бокала с вином и коньяком. По диагонали присела молодая женщина в эффектном платье, и от нее сквозило презрением даже через парфюм. Напротив села особенная.