Ее платья казались мне неподражаемыми, никто не носил таких шляпок.
Она была замужем. Но супруг приезжал по субботам и отправлялся обратно по понедельникам. Впрочем, он был мне безразличен. Я совсем не ревновал к нему, почему - и сам не знаю, но никто еще не казался мне таким незначительным, ни на кого я не обращал так мало внимания, как на него.
Зато как я любил ее! И какая она была красивая, милая и молодая! Воплощенная молодость, изящество, и свежесть! Никогда раньше я так остро не чувствовал, какое красивое, грациозное, утонченное, прелестное создание женщина: само очарование и нежность! Никогда раньше я не понимал, сколько пленительной красоты в очертании щек, в изгибе губ, в закругленной линии маленького ушка, в форме того нелепого органа, который называется носом.
Это продолжалось три месяца, потом я уехал в Америку, терзаясь отчаянием. Но мысль о ней жила во мне, упорная, всепобеждающая. Эта женщина владела мной издали, как владела когда-то вблизи. Шли годы. Я не забывал ее. Милый образ был у меня перед глазами, жил в моем сердце. Я любил ее все так же нежно, только спокойнее, как дорогое воспоминание о самом прекрасном и радостном, что было в жизни.
***
Что такое двенадцать лет в жизни человека? Промелькнут - и не почувствуешь! Годы идут один за другим, медленные и стремительные, неспешно и торопливо, каждый тянется долго, а проходит так скоро! И накапливаются они так быстро, оставляют так мало следов, - канули в вечность, и нет их, оглянешься на пройденный путь - и ничего не видишь, и не понимаешь, как случилось, что ты состарился.
Мне, право, казалось, что всего несколько месяцев прошло с того чудесного лета на пляже в Этрета.
Прошлой весной я как-то поехал обедать к знакомым в Мезон-Лафит.
Когда поезд уже трогался, в вагон вошла толстая дама в сопровождении четырех девочек. Я мельком взглянул на эту наседку, рыхлую, дебелую, с круглым, как луна, лицом, в ореоле соломенной шляпки, украшенной лентами.
Она запыхалась от быстрой ходьбы и никак не могла отдышаться. А дети принялись щебетать. Я развернул газету и погрузился в чтение.
Мы уже проехали Аньер, когда соседка вдруг заговорила со мной:
- Простите, сударь, вы не господин Карнье?
- Да, сударыня.
Тут она рассмеялась довольным смехом благодушной женщины, и все же в смехе ее была какая-то грусть.
- Не узнаете?
Я колебался. Мне в самом деле казалось, будто я где-то видел ее лицо. Но где? Когда? Я ответил:
- И да.., и нет... Мы, несомненно, встречались, но я не могу припомнить, кто вы. Она чуть покраснела.
- Жюли Лефевр.
Никогда не переживал я такого удара. На минуту мне показалось, что все кончено для меня! Я почувствовал, что пелена спала с моих глаз и теперь мне откроется что-то ужасное, потрясающее.
Так это она! Эта дебелая, будничная женщина - она? И за то время, что мы не виделись, она высидела четырех девочек! Эти маленькие существа вызывали во мне такое же удивление, как и мать. Они были ее плотью; они уже выросли, уже заняли место в жизни. А она теперь в счет не шла, она - то чудесное, изысканное создание, кокетливое и милое. Казалось, мы расстались только вчера, и вот что с ней сталось! Да как же это возможно? Сердце сжималось от острой боли, и в то же время во мне нарастало возмущение против природы, безрассудный гнев против жестокого, отвратительного разрушения.
Я растерянно глядел на нее. Потом взял ее за руку, и слезы навернулись мне на глаза. Я оплакивал ее молодость, я оплакивал ее смерть, - потому что эту толстую даму я не знал.
А она говорила, тоже волнуясь:
- Стало быть, я очень изменилась? Что делать, все проходит. Видите, я стала матерью, только матерью, примерной матерью.