Часть первая Париж
И носило меня, как осенний листок.
Я менял имена, я менял города.
Надышался я пылью заморских дорог,
Где не пахли цветы, не блестела луна.
Е. Агранович
Встреча
Поразительными сюрпризами балует нас жизнь, сталкивая с забытым прошлым или с бывшими друзьями. Часто их истории, скрываемые годами, выплёскиваются наружу, обдавая жаром приключений или холодом ужаса.
В тот весенний день, гудящий на парижской набережной пёстрой толпой, мне вдруг захотелось уединения. Каменные химеры с высоты стен собора Парижской Богоматери взглянули на меня с надменной гримасой. Я не спеша вошла в храм и присела на скамью, уплывая в потоке возвышенности и покоя.
Стук каблучков ворвался в мои мысли, и я краем глаза заметила изящную, со вкусом одетую женщину. Она опустилась на скамью рядом. Сквозь гулкое пение органа прошелестел её голос: «И прости нам прегрешения наши, как мы прощаем должникам нашим»
Русская речь слышна в Париже повсюду. Я с интересом наклонила голову, чтобы лучше разглядеть соседку. Молодая блондинка склонившись шептала молитву. Женщина вдруг резко повернулась, скользнув по моему лицу любопытным взглядом.
Горячая волна туго перехватила моё дыхание, и в голове мгновенно прозвучал голос школьной учительницы рисования: «Рисовать с натуры сложно, но нарисовать что-то по памяти ещё сложнее. Вот ты, Таня, посмотри внимательно на Катю и попробуй её нарисовать». Я тогда подвела к окну хрупкую девочку, мою соседку по парте, и в тусклых лучах зимнего сибирского солнца долго разглядывала задумчивое бледное лицо, обрамлённое тёмно-русыми завитками: нежная кожа, пухлые губы, не по-детски нахмуренные тёмные брови вразлёт и глаза сверкающие, серо-голубые, как байкальская вода.
Затихающие аккорды органа торжественно вздохнули под куполом. Я выпрямилась, сдерживая дрожь изумления, и горячо шепнула:
Катька?! Семёнова?
Блондинка передёрнула плечами, будто стряхивая смятение, затем внимательно огляделась. Собор, всегда полный туристов, был величаво одинок лишь небольшие группки посетителей, занятых изучением витражей. Я взяла женщину за руку, почувствовав крепкие пальцы, привыкшие к охотничьему ружью. Её тёплая ладонь слилась с моей, прохладной от волнения. Мы вышли из собора на площадь Парви. Я заговорила первой:
Катя! Помнишь меня? Мы учились в одном классе в Усолье.
Лицо одноклассницы мягко светлело, и разделявшие нас годы тонули в монотонном щебетании французской столицы.
Ты ведь Катя Семёнова? Как ты оказалась здесь? Мы тебя считали пропавшей много лет назад.
Я с дочкой приехала встретиться, узнавая меня, сдержанно ответила она.
Да, дочка. Что-то припоминаю Да где ж ты теперь? Откуда приехала?
Издалека
Сибирь
Зима в тот год выдалась лютая, колючая. Застывшие груды снега, упираясь в окна, звенели на ветру рассыпающимися льдинками. В преддверии праздника весь охотничий посёлок, как водится, крепко «сидел на стакане». Над входом в больницу сквозь намёрзший на лампочки иней тускло мерцал плакат «С Новым, 1977 Годом!». Подвыпившая акушерка, накрывая Ольгу одеялом, засмеялась:
Ну и угораздило же тебя в ночь под Новый год родить! Девка у тебя хорошая. Ты спи теперь, а мы догуливать пошли.
Через час Ольга проснулась от жгущей тяжести внизу живота. Попробовала встать, но не было сил. Кровь рубиновыми бусинками капала на пол. Ольга закричала, позвала на помощь да слышны были только ружейные выстрелы за окном в честь праздника и трубивший басом ледяной ветер. А горячая вьюга, пылая в Ольгином теле, уносила её дальше и дальше
После похорон жены Григорий подался на песцовую ферму к матери, доброй, немногословной Степаниде; там же жила его сестра Вера. Добравшись до посёлка на попутке, скрепя унтами по утоптанной снежной дорожке и разбавляя морозный воздух крепким перегаром, он заботливо нёс лёгкую ношу завёрнутую в одеяло новорожденную дочку.
Ступив в узкие сени, Григорий тяжело вдохнул привычный запах квашеной капусты и кислого молока. Войдя в избу и протянув матери свёрток, прохрипел:
На вот, мать, это теперь наше. Хотел пострелять всех фельшаров в больнице. Да что толку! A девку растить надо, она вся в нас Семёновская.
Перекрестившись, Степанида приняла внучку и со вздохом спросила: