Официант протянул ключ от моего номера и доложил, что дамы уже наверху. Предупредил, что позвонит в восемь, чтобы к девяти мы спустились на завтрак. Я купил бутылку вина, расплатился за ужин и поднялся к себе. Номер опрятный: двуспальная кровать, телевизор, два зеркала, на полу большой ковер. В ванной приятно пахло свежестью, в белом кафеле отражались световые лучики. Я поднял крышку унитаза с диким желанием отлить.
За стеной зазвонил телефон, послышался голос Мишель, слов разобрать я не смог. Раздался стук в дверь. Пату в ночной рубашке, босая, с растрепанными волосами, с потеками туши и постаревшая на тридцать лет, переступила порог.
Уеду рано. Позаботься, пожалуйста, о Мишель. Ты нужен ей больше, чем мне.
Молча выслушал, глаз прищурился сам собой, я кусал край губы плохой знак. Взял бутылку, хорошенько отпил из нее, а когда поставил, размахнулся и влепил Пату сердечную пощечину. Схватил за волосы, притянул к себе ближе и выдавил:
Шлюхи! Надоели! Какого черта!
Швырнул ее в сторону, Пату споткнулась о стул, опрокинула его, потеряла равновесие и упала, тяжело бухнула о стену голова. Я смотрел на все свысока, пил вино из горла и четко осознавал, чего хочу.
Она заплакала. Тихо. Я понял это, увидев ее трясущиеся плечи. Сел рядом, согнул ноги в коленях и положил на них руки. Курил.
Патрисия подвинулась ко мне, обняла за шею и зарыдала. Бес вырвался. Она освободилась.
Прости, прости, шептала она, целуя меня, и снова шептала: прости, прости
Дверь резко распахнулась.
Сукин сын! Свинья!
Мишель накинулась на меня с кулаками и лупила, не глядя, пару раз больно задев нос.
Ублюдок! Поднять руку на женщину!
Нет, нет, дорогая, Пату поднялась и пыталась остановить сестру. Я упала сама.
Та-а-ак! С меня хватит!
Дома меня ждал Витто. Жак меня не ждал, а жарил какую-то пышку на моей любимой софе.
Пошли вон! Ты, любовник-недоучка, в душ, а вы, my fair lady18, за дверь!
Гадость! Ты же говорил, что мы до понедельника муж и жена?!
Она прикрыла грудь ярко-розовой тряпкой, а Жак, как побитый сторожевой пес, поплелся, оглядываясь, в ванную.
Сколько он должен тебе денег, по-хозяйски произнес я, доставая бумажник и стараясь приветливо улыбаться.
Ты не за ту меня принимаешь! Отвернись!
Когда она уходила, игриво подмигнула и сказала:
Хоть ты и злой, но шибко красивый!
Эти слова слышал Жак, довольный и чистый, в новых трусах, купленных мною на прошлой неделе.
Гости разошлись, и семья вновь собралась. Как на Рождество, Жак извлекал из холодильника разные вполне съедобные штуки. Витто облизывался, я уплетал, а Жак, судя по всему, собирался объясниться и начал:
Состарюсь, куплю кресло-качалку и буду в нем размышлять о прожитых годах.
Сидеть в американской идее-мечте?
О чем ты?
Ты разве не знал, что кресло-качалку изобрел один из самых знаменитых американцев?
Гейтс? Клинтон?
Нет, Бенджамин Франклин.
Тот, что на долларе?
Нет, на долларе Вашингтон. А Франклин на сотенной бумажке.
Я это и имел в виду.
Прожить жизнь так, чтобы спокойно просидеть старость в кресле-качалке не мой принцип. Всегда казалось, что и ты далек от стремлений к уюту.
Был далек. Сейчас чаще и чаще задумываюсь об одиночестве.
О женитьбе?
Согласен на небогатую и незнаменитую старость, но не допущу одиночества. В тюрьме я размышлял о том, что, если останусь мошенником, судьба перетасует карты. В колоде найдутся лишь пиковые короли.
Жак замолчал. Я в ожидании налил в рюмки пастис19, разбавил его водой и нетерпеливо движениями бровей и головы требовал продолжения.
Что? Жак удивленно обратил на меня внимание.
И? Пиковые короли?
А! Тебе в детстве не гадали? Обычно процедура мистического процесса начинается с восседания на картах детственницы, а затем ты ассоциативно связываешь себя с королем понравившейся тебе масти. Я был пиковым.
Я рассмеялся.
Странно, что ты не знал.
Почему в детстве?
Ну, ты даешь! Где же по-твоему сейчас взять детственницу? Они бывают только в де-тстве!
Вот такие вот у Жака воспоминания о его нежном возрасте. С моими они никак не совпадают. Колыбельный период и позже меня не окружали девственницы. Я даже долго не догадывался об их существовании. Когда повстречал первую подобную, счет девушкам давно уже исчислялся десятками, поэтому я испугался, обнаружив преграду для члена, и трусливо сбежал от нее краснеющим от стыда пятнадцатилетним подростком. И почему ни Жизель, ни ее коллеги, ни, в конце концов, мои школьные приятели об этом не упоминали?