В Подмосковной Малаховке он закончил десятилетку и спокойно поступил в Школу имени ВЦИК.
И вот уже капитан, недавний до поступления в академию командир разведроты, а теперь, почитай, комбат.
В середине мая все московские заботы и проблемы остались позади. Капитан Теремрин отправился на Курский вокзал, откуда шли поезда в родные края. Вокзал был полон пассажирами, отправляющимися на отдых: в Крым, на Кавказ. Теремрин в хорошо подогнанной военной форме, стройный, подтянутый, прошёл по перрону, привлекая внимание прохожих ярко сиявшим на груди орденом Красного Знамени, очень в ту пору почётной наградой, и сел в скорый поезд. В военной форме тогда было принято ходить почти постоянно, даже порой и в отпуске народ уважал своих защитников.
Скорые поезда на небольшом полустанке Тульской области не останавливались. Теремрин тем не менее взял билет именно на скорый, чтобы сойти в Туле и пересесть на рабочий поезд, кланявшийся каждому полустанку.
Москва провожала совсем ещё молодой листвой, но Теремрин знал, что родные края встретят уже листвой более зрелой. Всё ж на двести с лишним километров южнее.
Сел в поезд ранним утром. Нужно было успеть добраться до небольшой станции с таким расчётом, чтобы засветло совершить двадцатикилометровый марш пешим порядком до деревни Тихие Затоны.
Вспомнил, как шёл в первый лейтенантский отпуск, разумеется, тоже в военной форме, как встретили его сельчане с уважением встретили, даже с каким-то особым почтением. Всё-таки красный командир!
Ну а ныне и вовсе выпускник академии «академик», как полушутя таковых называли в войсках.
В тот первый приезд с разговорами о политике особо никто не приставал, как-то успокоился народ после бурь Гражданской войны. А тут вдруг, едва поезд тронулся, сосед по купе, пожилой мужчина, весь седой от волос до бороды, с некоторыми намёками на былую выправку, сразу спросил:
Ну что, командир, воевать с германцем будем?
Вот это «с германцем» сразу указало на то, что бывал старик в делах боевых, наверняка бывал.
Конечно, руководством страны прилагаются все силы, чтоб избежать войны, заученно проговорил Теремрин, не ведая, как лучше отвечать на подобный вопрос. Но, он развёл руками, понимая, что хоть что-то надо сказать бывалому воину, но не всё от нас зависит, далеко не всё!
Вижу, что боле ничего сказать не можешь, вздохнув, проговорил старик. Вижу! Да только и другое вижу готовится германец, а уж если начал подготовку, непременно пойдёт на нас. Будет делать этот, как его дрыг нах остэн
Drang nach osten! с улыбкой поправил Теремрин, но старик рассмеялся и заметил:
А я говорю «дрыг», потому как заставит его наша Красная армия ножками дрыгать А? Как, товарищ капитан, заставим? И он засмеялся, радуясь своему неожиданному каламбуру и представляя, как дрыгают ногами эти самые немцы.
Если пойдёт на нас, заставим дрыгать! весело сказал Теремрин и ловко перевёл разговор на Первую мировую, на, как тогда говорили, германскую.
Старик рассказал, как воевал, как был ранен, как принял революцию. И, уже посерьёзнев, прибавил:
Дрыг-то оно дрыг. Но скажу тебе, командир, что немец противник серьёзный. Верю, что одолеем, но придётся нелегко, ой нелегко.
Немного помолчали. Но путь неблизок, поговорить было время.
А орден-то за что? Великий орден! Почётный! вдруг спросил старик и сам подсказал: За японскую?
Так точно, за неё самую.
Ну понятно, что за Хасан или Халхин-Гол?! Для той-то, давней Артурской, молод ещё, заметил старик, назвав этак вот по-своему Русско-японскую войну 19041905 годов.
Не то что молод вовсе не родился, засмеялся Теремрин.
Ну а я на той давней Артурской, ещё при царе-батюшке, хватил лиху. Молодым ещё хватил. А вот уж на германской-то в годах воевал, поведал старик, к удивлению, произнеся вот это самое при царе-батюшке.
Теремрин снова увёл разговор от себя, стал расспрашивать про ту, давнюю, названную стариком Артурской.
Пожилая женщина, сидевшая напротив, долго прислушивалась к разговору, а потом, тяжело вздохнув, сказала с нотками печали в голосе:
Э-х! Дед Мы-то с тобой пожили на свете белом. По-разному, конечно, кто как, но пожили, а у него-то, она кивнула на Теремрина, и у его сверстников, почитай, только жизнь начинается, а тут Опять этот германец поганый лезет. Что б ему пусто было.
Ничего, не волнуйтесь, мы свой долг выполним! бодро сказал Теремрин, а она не ответила, только посмотрела на него как-то очень тепло и мягко, по-матерински, и, отвернувшись к окну, смахнула слезу.