Хрен с ним, с этим идальго! устав слушать байки, изрёк Манюня Чубчик. Я вижу, что этот посланец испытывает благостное томление от снизошедших на него блаженства, духовного счастья и покоя. Пойдём-ка лучше, Абрамыч, глянем, что там без нас делается. Шут с ними, с этими настырными бабенциями. Нам с ними детей не рожать, а кушать хочется, и дербалызнуть не мешало бы.
Твоя правда, согласился Иван Абрамыч. Но, всё-таки, надобно соблюсти некоторую предосторожность
Коридорная дверь с шумом и треском распахнулась. В коридор ворвалось какое-то «чудо-юдо» с косичками вразлёт, бешено вращая зрачками испуганных глаз и молчаливо взывая о помощи.. Так как оно очутилось на пути следования Ивана Абрамыча и Манюни, то невольно замешкалось и тут же было схвачено за ухо цепкими пальцами преследователя запыхавшегося тучного гражданина. Чубчик хотел было заступиться за дитя, но Иван Абрамыч слегка осадил его, незаметно дёрнув за рукав: мол, подожди, посмотрим, что дальше будет.
Попалась, поганка ты этакая! с победным торжеством воскликнул преследователь, всё сильней и сильней сжимая ухо. Ты чья будешь? Как тебя звать?
Я Манька Падекале! дрожа всем существом и большими бантиками в косичках, объявило «чудо».
Очень приятно! А я Панас Мартынович Босфор-Гибралтарский. Значит чуть ли не однофомильцы проливные. А разницу чувствуешь: кто я и кто ты?! Чувствуешь? Я кого спрашиваю?
Чу-увствую!
Ты это зачем подкинула, душа твоя подлая, хлопушки ароматизированные Аппатию Весельчак-Бефстроганову и Игнациусу Мандауэллу, чем ввела их в великое смущение, а? И как ёжика за пазуху Милиции Уголовной сунула, тоже видел. Я уже не говорю о Майонезе де Оливье, которому ты с антресолей, на самое темечко, полпачки горчицы «Деликатесной» вылила. Я сразу как-то подумал, что это ещё за персоны нон-граты тут ходют-скачут. У-у! Так и дал бы тебе щелбана! Панас Мартынович ещё сильней потянул несчастную за ухо.
Ой, больно же ведь, дяденька! заверещала она.
Ничего, терпи! Господь терпел и нам велел! Кто ты есть такая? А три кнопки на сиденье стула Климентине Альфонсовне Лиходей-Злодеевской кто подложил? Я ведь всё видел и наблюдал за тобой
А раз так, то почему же вовремя не остановили? Самим, небось, интересно было.
Ах ты дрянь маленькая! Да ты знаешь что я тебе за такие слова? до корней волос возмутился истязатель. Сколько тебе годиков?
Я бы сказала, дяденька, да не помню сколько мне в прошлом году было.
Ты ещё и поиздеваться надо мной решила, пакостница ты этакая. Ну, погоди!
Ей где-то годик седьмой пошёл, не больше, попробовал угадать Чубчик.
Ты хоть раз себя в зеркале видела, коза общипанная? не унимался Босфор-Гибралтарский. Ну дылда дылдой, рыжая-конопатая с кривыми ногами и острыми коленками; и ведёшь себя как плохой мальчик, отпетый хулиган.
Послушайте, любезный, обратился Манюня к инквизитору. Ведь девчушка ещё маленькая, соображения на миллиметр, вот и думает, что она мальчик.
Правильно! А покажите-ка мне ту девочку, которая не хотела бы стать мальчиком. Это говорю вам я, Панас Мартынович Босфор-Гибралтарский.
В этом что-то есть, философски заметил Иван Абрамыч Бабэльмандебский, и задумался.
Есть и то, что жизнь преподнесла ей большой подарок: глупость неимоверную. У ней извилин и тех одна, да и та прямая, мысли зацепиться не за что. Постучать по твоей башке, Панас Мартыныч грозно посмотрел на Маньку Падекале, так звон, небось, на всю округу стоять будет.
Ну, ладно, дядя! Скажу тебе по секрету: наша глупость продлевает нам жизнь. Поизмывался над дитём, и хватит, уже не в силах был сдержать себя Чубчик. Отпусти страдалицу.
Инквизитор ещё раз потянул свою жертву за ухо и, наконец-то, отпустил.
Ну ладно, иди уж, только на глаза мне больше не попадайся. А своим бой-скаутам, разведчикам сопливым, значит, пакостникам этим, скажи, он молча высморкался в платочек, торчавший из нагрудного кармана пиджака Манюни, что, если оне и дальше будут продолжать безобразничать, то дядя Босфор-Гибралтарский быстро поставит всем вам клизму большую для промывания мозгов, если они у вас, разумеется, имеются. Всё, ты свободна, дитя рокового стечения обстоятельств. Прощай! и он комично поклонился на все четыре стороны.
Но тут его рабочий механизм, на последнем поклоне, сработал на выхлоп.