Мои шаги как адский молот. И все бошки в мою сторону медленно так поворачиваются. Две училки, менты, одноклассники все. Пилец.
9
Знаете такую хрень типа, когда тебя в чем-то подозревают, начинаешь вроде как и сам себя подозревать? Вот это оно самое и было.
Выхожу из класса, снаружи никого пустой коридор. Теряюсь во времени и пространстве. И позади все молчат. Как в вакууме.
Я стопарюсь. Знать не знаю, что дальше делать, куда идти. Меня мент в спину легонько подталкивает, говорит:
В учительскую.
Ноги как будто деревянные.
Иди, иди, подгоняет.
Иду по пустому коридору, а позади шаги всех вот этих вот. Ломаная коричневая линия отделки скачет по стене вверх-вниз. Поджилки трясутся. Такое ощущение, будто по моей походке этим людям все понятно. И классухе, и полицаям. Они чувствуют мой щенячий страх.
Попадос, ребята.
А вдруг меня сейчас обвинят? Вот только в чем? Кто б знал
А Соня между тем лежит в канализационном коллекторе. Изнасилованная и убитая. Кругом грязь, вонь, нечистоты. Насекомые, черви всякие. Крысы бегают, отрывают от нее по кусочку. Ее волосы всегда были прямыми и чисто вымытыми, а теперь скомканы. На них налипли куски какого-то гнилья
Захожу в учительскую. Они следом. Как будто особо опасного заключенного препровождают в камеру.
За задним столом сидит наша биологичка, проверяет какую-то писанину. Ее просят выйти. Она глядит недоуменно поверх очков. Типа, вы кто такие и какого ляма тут командуете? Потом смекает: лучше делать, как говорят вот эти грозные дяденьки в штатском. Начинает рассеянно шарить костлявыми руками по столу. И одновременно на меня поглядывает, опять поверх очков. И взглядом как будто спрашивает: ты чего такого натворил-то, Шапарев?
Она такая, вся на нерве, пытается разобраться, что взять с собой, а что нет. Закидывает какие-то вещички в сумку. А я смотрю на нее, на чем-то ж надо задержать взгляд. И физручка тоже на нее смотрит. И полицаи, все трое. Неподвижно. Картина маслом.
И так с минуту. А кажется, будто лет сто.
Наконец, биологичка выходит из учительской.
Инна Валерьевна начинает было опер (или кто он там по званию, я не разбираюсь). Но физручка его прерывает:
Викторовна.
Пардон. Инна Викторовна
Ирина.
Упс.
Лицо у опера такое, как словно какашку скушал. Наверное, думает: вот же наглая физручка.
Ирина Викторовна, стойте снаружи и никого сюда не впускайте, приказным тоном.
Эта стоит с разинутым ртом, всем своим видом как бы говоря: я тебе что, подчиненная?
Я кошусь на настенные часы. У них целых сорок минут до конца урока, чтобы меня пытать, загонять иголки под ногти, заливать в горло горячий свинец. Да и просто избивать, как боксерскую грушу.
Ну, чего стоим?
Ничего, буркнула она и скользнула за дверь.
Эти трое на меня глядят как на дурака.
А ты чего встал? говорит один. Садись давай. В ногах правды нет. Хе-хе!
Сесть всегда успеет, мрачноватенько хохмит другой.
Рюкзак соскальзывает с моего плеча. Я отодвигаю стул за первым столом ряда. Собираюсь сесть.
Не сюда. Вон туда садись.
Прохожу, куда сказали, за второй стол. Они около меня обсаживаются полукругом, три мордоворота. До каждого расстояние вытянутой руки. Один сидит, как в фильмах, спинка стула спереди, а он на нее локти пристроил. Паяльника дымящегося рядом не хватает. Глядят пристально, прямо в глаза заглядывают. Как будто признания ждут. Знал бы, в чем надо признаваться, глядишь и признался бы до того страшные дядьки с виду. Особенно когда никого вокруг нету больше.
Ну, и что ты нам скажешь? спрашивает ихний типа главный. Короткие волосы ходят ходуном на здоровенной голове.
Смотря что спросите, говорю. Дельного из себя строю, а голосочек-то дрожит.
Как докатился до жизни такой? бросает другой, с бычьей шеей.
До какой? переспрашиваю.
Где твоя подружка?
Какая подружка? И тут же понимаю: глупость сморозил. Лишние подозрения только вызвал.
Коноплина.
Соня, что ли?
Да. София Коноплина.
Откуда ж я знаю. Самому интересно. С утра в школе нету.
Самому интересно, говоришь? подключается третий. Молодой, с дурацкой улыбочкой. С серыми разрушающимися зубами. Ты ее когда в последний раз видел?