«Тонехоньки рученьки »
Тонехоньки рученьки
прутики-урючинки,
из-за дувала выглядывают
новости выкладывают:
урюк цветет!
По прогнозам
быть морозам
для старух
страх,
а урючина цветет
в пух,
в прах!
Розовая жуть
радуется жук!
Звонят на урок:
цветет урюк!
Видать, и в Сибири
капли забили
радугой в лед:
урюк цветет!
«У Дома пионеров»
У Дома пионеров,
проскрежетав по нервам,
горит,
горнит
в руках у Рыжего,
который горд,
горн!
Эй, Рыжий, дай
побаловаться горном
с охрипшим горлом!
За мной не пропадет
найдется вдруг струя
в дыханье горьком,
которая
по-детски пропоет.
На шелковом пути
«Среди равнины»
Среди равнины
торчат упрямо
орлы на руинах
дворца или храма.
Палящий полдень,
полынь да пыль,
ленивому поддан
ветру ковыль.
Варан разъярен
ворохнулся бархан,
звон-позвон-перезвон
идет караван.
Несут купцы
бород ножи,
усов ножницы.
Впереди миражи,
и грезится отдых
на верблюжьих мордах,
на горбах же скопцы
и наложницы.
Э, эмир нашел,
что менять на шелк!
«Плыла пиала луны»
Плыла пиала луны,
сочилась кумысом степь,
и мучились валуны,
оставленные толстеть.
Причудливых теней провал
очерчивался привал.
Немела монета луны,
но тысячезвонна степь
и тени иные вольны
разбойничье просвистеть.
Косились купцы на луну,
ощупывая мошну.
Бледнеет лицо луны
булатом сболтнула степь,
в тени меж тюков пластуны,
сладка степная постель
полынь, аромат, дурман
Проспал даже смерть караван.
Безмолвие
Ночь.
Степь.
Дорога.
Здесь луну
совсем недавно провезли,
напросыпали, натрясли
серебряную тишину.
Идем как будто по луне,
навстречу кустики встают,
и ни словца
не узнают,
идем вдвоем по тишине,
Над степью серебристый флер,
распространяемый луной,
но мы идем ко тьме сплошной
под горизонтом черных гор.
Мир обновим там из костра,
багрово-желтые мазки
на живописные куски
заменят скупость серебра,
жесть алюминиевых лиц
набрякнет кровью черепиц,
свод неба рваные дымы
начнут качать
Шагаем мы
в ладу с безмолвием степи,
вдруг приостановясь, поймем
свое молчание вдвоем
как недоступные стихи.
Степь
«В гостях у линий и у чисел»
В гостях у линий и у чисел
я почитаем здесь учитель!
и за спиной сопенье глаз:
восьмой мой класс.
Исчерпав дело
и суть вопроса,
девчонка села.
Все это просто,
да разве ж серо!
Мой класс мирок,
доска, мелок:
Стучи, милок!
(чему подобно
на стыках дробны
и поезда,
но косны, косны).
Доска нам космос,
мел звезда!
Что делается
Цветы на газонах шутами
танцуют, и сердится шмель.
Шатает дома и шатает
деревья неведомый хмель.
От ветра ответ вероятный
в аллеях отсутствует сор,
от ветра и грозные пятна
уходят с небесных озер,
от ветра и солнечный обруч
под моточиханье и треск,
пылая над крышами обочь,
на свой возвращается трек.
Откуда он, резв и приветлив,
тот ветер? Да что за вопрос!
Конечно же город проветрил
качелей воздушный насос,
где платья скрипучим маршрутом
то лепят фигур горельеф,
то вспучиваются парашютом,
упружьями ног засмуглев.
Не лужа, а сброшенный вымпел
с высот синева разлеглась,
и жук, любопытствуя, выполз,
выпуклый словно глаз.
«Он жить любил грешно и жадно»
Порваны струны гитарные, порваны,
Песни неспетые плавятся в памяти:
Вороны черные! Старые вороны!
Что продаете вы, что покупаете?
Он жить любил грешно и жадно,
но все кончается однажды,
и мир, который нажит,
бунтует беспощадно.
Вот щупальца пружинят под обивкой,
стол виден плахой, плащ висит наживкой.
Страх побежденный надвое расколот:
предощущаем бритвы острый холод,
и жарко сердце хочет биться.
Все решено самоубийцей.
Хотел он боль души избыть
и боль и прошлое забыть,
и бритва, что притягивала взгляд,
вдруг греется о горло наугад
С самоубийцей этим я знаком,
желанье жить есть божеский закон,
дающий волю пуле, и петле,
он в неутешном выжил феврале.