Впервые прочитав ее еще в досудимом возрасте, Варшава много раз потом перечитывал этот роман в лагерях.
Во дворике, среди молодежи, Варшава оказался не случайно: именно этот двор был ему особенно дорог (хотя он сам и не согласился бы с таким утверждением), поэтому инстинктивно он часто назначал серьезные встречи именно здесь. Может быть, даже слишком часто - но ведь он не был профессиональным разведчиком...
А дожидался Варшава двух жуликов с улицы Шкапина, они днем раньше интересно предложились. А от Варшавы зависело решение его прерогативой было произнести необратимое "ДЕЛАЕМ". Однако что-то в этом предложении Варшаву настораживало. Хотя предлагали не сберкассу лохматить, а реальное - ломануть дачу известного хирурга профессора медицины Годлевского. Кураж-то был, но чуйка беспокоила... А Варшава всегда боялся перепутать чутье с обычным страхом. Вор что-то говорил, улыбаясь, пацанятам, вившимся вокруг него, а сам напряженно думал: "За дачу светилы Крошка поет кудряво. И вор Кроха хваткий. Что ж сам-то не слазает, зачем в долю позвал? Устал? Это ладно... А вот в глаза не дает забегать... Надо бы об душе навести справки..."
Вор досадливо встряхнул головой и сказал, как сплюнул:
- Докука - метнулся!
Юркий паренек прямо с корточек одним движением перевалил через штакетник и побежал за водкой. Варшава улыбнулся и подмигнул самому младшему в ватажке - беленькому пареньку лет десяти, смотревшему на вора широко распахнутыми серыми обожающими глазами. Из-за этого пацаненка, жившего в седьмом подъезде на третьем этаже вдвоем с матерью, Варшаву и тянуло именно в этот двор.
Взгляд вора, в котором было много невысказанного, перехватил молоденький "крадун" по прозвищу Обоснуй - из тех, кто подхватывает на лету и далеко идет во всем.
- Шесть нуль семь, - кивнул Обоснуй на новые дорогие часы, украшавшие правое запястье Варшавы. - Не опасаешься, что котлами заинтересуются?
- Не пропадем, но горя хватим, - усмехнулся Варшава. Часы были чистыми, но не объяснять же?..
- А горе - это когда два столба с перекладиной? - солидно, тренируя усталую этапную манеру, поинтересовался будто невзначай Обоснуй.
- Две доски вместо постели - уже не козыри, - автоматом с ходу ответил Варшава и лишь потом вздернул вверх брови, удивившись к месту вставленной мальцом фразе.
- Когда правый висок сбривают - тоже не рахат-лукум, встрял в серьезный разговор, цепляясь за филологию, а не за смысл, Гога - сосед по коммуналке убежавшего Докуки. Гоге вор казался старым, а Обоснуй - взрослым.
Варшава не выдержал и расхохотался в голос:
- Э-э, рысь нерчинская!
Указательным пальцем правой руки вор легко щелкнул Гогу в нос, а остальными одновременно сбил козырек кепки мальчишке на глаза - тому реакции хватило только моргнуть.
Встав со скамейки и хрустко потянувшись, Варшава вдруг гулко ухнул на весь двор - как в ржавый рупор на буксире:
- Эй, Токарев, я тебя не боюсь! А потом добавил тише, словно сам с собой разговаривал:
- Пацаны шуршат - в государевом санатории бедуешь в пижаме... Не потеряйся, пинчер!
Компания взорвалась смехом. Объяснений не требовалось. Все откуда-то знали, что Токарев - характерный оперуполномоченный местного уголовного розыска - обещал подловить Варшаву. К этому двору опер имел отношение через шестой подъезд, где на втором этаже обитала официантка Зина, волновавшая шпану длинными ногами и смачной, но подтянутой задницей.
Пользуясь настроением, Обоснуй придвинулся к вору ближе и попытался обозначить волновавшую его проблему:
- Тебе видней, Варшава, а только зря мы вчерася центровых отхлестали. Хлопотно может статься...
- Боишься или опасаешься? - вор спрятал улыбку, оставил только незаметную язвительную усмешку на дне прищурившихся глаз.
- Я к тому, что надо было бы.