Прижмут они нас, ваша милость, опрометчиво высказался Хэмиш МакГиллан, выражая общие опасения.
Сам-то понял, что сказал вот сейчас? спросил его Босуэлл.
Виноват, ваша милость
Публичное сомнение в его изворотливости он воспринимал, как прочие мужчины сомнение в постельной доблести, чем-то равно оскорбительным и немыслимым. И предвкушение опасности, которое так любил, горячило кровь, добавляло блеска глазам. Он ощущал себя девицей на выданье, которую осаждают из-за приданого, только приданым был Хермитейдж.
Его страсть, его любовь, его предназначение Долина. Семнадцать лет его жизни, отданные холмам их торговали у него так страстно, как никогда ранее, но покамест удавалось уйти от соглашения. Да он скорей бы лишился правой руки, чем такого ключа и к предательству, и к возвращению. Всей шкурой приграничного волка, каждым волоском ее ощущал Патрик Хепберн одно: никогда и ни за что не уступить Караульню. Он лгал, он обещал что угодно все, что желали слышать, он предлагал выйти вместе с войсками Хартфорда с английской стороны под гарантии неприкосновенности своих гарнизонов с тем, чтоб открыть ворота уже на месте, но не соглашался на главное: отдать сейчас, поставить подпись на бумаге, признать над собой чье-либо иное главенство, кроме фортуны. Если отдаст станет ненужен и незначим сразу для двух сторон. Но знал опальный король холмов и другое, чуял предвидением: едва лишь отдаст свое логово где укрыться ему от волн времени, от возраста и смерти, настигающих неумолимо, верней любых властелинов?
Крайняя цена его жизни в целом, последний приют души.
Осенью, едва лишь получил первые письма Брихина, а следом за тем и матери, Патрик Хепберн отправился в Тауэр, отдать единственный визит, который следовало сделать в Лондоне. Там, в башне Бичем, где обычно держали пленников хоть и родовитых, но тех, кто не мог рассчитывать на выкуп либо помилование, почти пять лет оставался Хранитель Западной марки Шотландии лорд Джон Максвелл, взятый в разгроме на Солуэй-Мосс, служащий почетным заложником в дополнение к той верности, что имели англичане от старшего его сына, и в обеспечение лояльности всей фамилии Максвелл. Муж лучезарной Агнесс Стюарт и отчим Белокурого.
Имея разрешение Паджета на посещение англичане всерьез подумывали, не сможет ли Босуэлл с его раздвоенным языком искусителя и лжеца склонить Максвелла на сотрудничество Хепберн был допущен к старику без препятствий, более того, их выпустили погулять во внутренний двор вдоль дома коменданта, до Белой башни, до часовни Святого Петра-в-оковах, где нашли свой последний приют две королевы Генриха Тюдора хотя, думал Белокурый, рассматривая отчима, едва ли у кого повернется язык назвать Джона Максвелла стариком. Ему перевалило за шестьдесят, верно, и он был явно и существенно нездоров, но крепость духа главы Максвеллов Запада была такова, что пасынок не осмелился предложить ему руку на прогулке несмотря на то, что тот ступал тяжело после целого лета взаперти.
Лорд Джон принял письмо от жены, прочел в лице его не дрогнула ни черточка, но Патрик поклялся бы, что тот понимает: едва ли они увидятся с Агнесс скоро, если увидятся вообще. Силу чувства, привязывавшего отчима к матери, Патрик стал понимать только теперь, уже пережив свою собственную боль потери. Стояла тихая, теплая осень, место во дворе Тауэра, где обычно возводилась плаха, мирно устилали пожелтевшие листья кленов. Ни шевеления в воздухе, ни ветерка.
Будешь писать домой, негромко молвил Джон Максвелл, глядя на ворон, кружащих над Белой башней, передай ей мое благословение и любовь.
Женщина, проведшая рядом с ним тридцать два года, не родившая ему детей, не принесшая земель. О сыновьях не сказал ни слова. Все сношения с Робертом и Джоном-младшим осуществлялись только через официальные письма Максвелла, отправляемые от его имени Тайным советом короля, причем, половина тех писем, с убеждением служить Генриху Тюдору, подложны. Ни слова не сказал почему? То ли знал, что увещевания не помогут для уже купленного Роберта, то ли был уверен, что и так все ясно для Джона, который правдами и неправдами держал крепости до последнего. Трив, Карлаверок, Лохмабен когда падут они, падет и вся Западная Марка целиком. Этого момента с трепетом ждали по обеим сторонам Границы