Они подошли к клубу, когда Лиа все-таки решилась заговорить.
«Прошу, не говори ничего, мысленно молил он. Не стоит».
Я соболезную, промолвила она неуверенно, будто сама не хотела говорить этого.
Томас сдавленно прорычал.
Что мне от этих сожалений? спросил он, подавшись вперед. Они не сделают мне легче. Осознание того, что кто-то, кто совершенно не знал Элисон, скорбит по ее смерти, не делает мне лучше.
Лиа опешила. Она отступила на шаг, и Том заметил, как от страха дернулись ее плечи.
А он смотрел на нее кричащими от боли кристально чистыми голубыми глазами. Он знал, что она не виновата, что хочет помочь. Но ему неожиданно стало так плохо, будто все, что накопилось в нем за день осознания, вдруг вырвалось наружу. Нет, оно стояло комом в горле.
Девушка продолжала смотреть на него, на его подрагивающие губы, на вздымающуюся от глубоких вздохов грудь, на покрасневшие от гнева щеки. Он закусил губу, лишь бы усмирить себя, лишь бы осечь. Нет, не то место, не то время, не тот человек. Ему нужно пойти домой, запереться, закрыться. Перестрадать, а потом снова надеть свой защитный костюм.
А она смотрела на него так, что еще минута, и под давлением этого мягкого обеспокоенного взгляда, слезы вырвутся, покатятся по щекам, и он покажет свою слабость тому, кто не знает его. Той, что появилась в его жизни сутки назад.
Я просто хотела поддержать тебя
Лиа, прошу, уходи, пока я не наговорил чего-то, за что мне будет стыдно, проговорил он, сжимая кулаки.
Томас
Том, отвернувшись, со всей силы ударил в бетонную стену.
Я сказал, уходи. Ты не поможешь мне. Ты меня не знаешь. Ты никто в моей жизни и даже не пытайся стать кем-то.
Девушка ошарашено моргнула, но покорно поджала губы и ушла куда-то за угол.
Томас стоял на месте, сжимал кулаки, впиваясь ногтями в кожу на ладонях. Его трясло, он покусывал губы, а ком в горле рос, выталкивая слезы наружу. Он не сдержался. Злясь на самого себя, оскалился, а слезы полились по его порозовевшим щекам. Его накрыла волна ненависти к самому себе. Он ударил кулаком по стене еще раз, совершенно не ощущая боли. Затем еще раз, и еще, и еще один. Затем второй рукой, двумя. Пнул ногой мусорный контейнер. Закричал. Закричал громче. Ударил контейнер еще раз, выкрикивая ругательства. А слезы лились, ком в горле разрастался, становилось трудно дышать.
Еще один удар, снова и снова, пока на косточках не показалась кровь. Том не чувствовал этой боли, ведь ее перекрикивали душевные страдания. Он хватался за голову, сжимая между пальцев волосы, рычал, кричал, истощенно стонал. Парень откровенно рыдал, не сдерживая себя. Пресекал себя за слабость, ненавидел себя, злился на себя, ударял в стену еще раз и еще.
Ненавижу! кричал он. Ненавижу!
Внутри было невероятное давление, сердце в груди обливалось кровью и дрожало от каждого всхлипа, от каждого звука, от каждого удара. Ему было так плохо, что от изнеможения хотелось рвать на себе одежду и лезть на стену, нечеловечески крича.
Он остановился, дрожа от страха, от паники, что одурманила его. Он упал на стену, скатился по ней, смотря на кровоточащие руки. Пальцы не сгибались, лишь судорожно тряслись. Он поджал к себе колени, желая свернуться калачиком, заплакать по-детски, неразумно всхлипывая, скулить, не надеясь на то, что кто-то поможет. Он сидел, опустошенный, усталый, до того момента, пока чья-то теплая ладонь не прикоснулась к его спине.
Она не ушла, она переждала где-то за углом, она вернулась. Лиа села рядом с ним, обняла парня, а он, словно ребенок, упал ей на колени. Ее пальцы гладили его волосы, а Томас чувствовал, как она дрожит. Или дрожал он?
Том продолжал всхлипывать, сжимать глаза и челюсти, лишь бы не закричать в отчаянье. А она шептала ему на ухо, пыталась успокоить.
Я убил ее, проговорил Том. Лиа не ответила, но он знал, что девушка не поняла его фразы. Если бы я не прогнал ее, то она была бы со мной, была бы живой. Я убил ее, Лиа.
ГЛАВА 3
1
Томас оставил за спиной лестницу и, растерявшись, остановился. Было многолюдно и шумно, но как-то по-иному. Мужчины были в строгих костюмах, дамы в платьях и на высоких каблуках. Клуб не был залит неоном, и не громыхала громкая музыка. Его освещали сотни свечей, стоящих на столиках. Все столики были заняты, кому-то приходилось стоять.
Том глянул на себя в отражении блестящей крышки, что закрывала горячее блюдо на подносе. Он в строгом темном костюме, с небрежно раскрытым воротом рубашки. На лбу единственная русая прядь, выбившаяся из идеальной укладки. Острый подбородок, четкие высокие скулы. Да, это он. Но где?