Те же усы, бородка клином, но без шляпы. Она долго смотрит на портрет, и он словно оживает: вот подмигнул ей, как давешний шофер, будто сдвинулся и поплыл... Бородка куда-то пропала, усы стали короче, и вместо прилизанного языка волос богатая седеющая шевелюра. Это учитель ее, профессор Никита Иванович Вольнов.
- Никита Иванович! - звучит голос матери, Анны Михайловны. - Вы как посаженый отец садитесь в центре, а жених с невестой подвинутся...
Свадебный стол в квартире Анны Михайловны. В центре за столом сидит Анна Михайловна, по правую руку от нее Никита Иванович Вольнов, а уж потом, чуть сдвинутые на край, жених и невеста.
Среди гостей только один Макарьев знаком нам. Все они молодые, шумные студенты.
В этом окружении и Анна Михайловна помолодела и похорошела. На первый взгляд можно подумать, что это она выходит замуж за Вольнова. Он великолепен в черной тройке, со своей горделивой осанкой.
- Горько! - кричат хором. - Горько!
Муся и Василий церемонно целуются.
- Ах, ну кто же так целуется? - Анна Михайловна даже в ладоши прихлопнула (она пьяненькая). - Господа! Простите, товарищи! Да какие вы мне товарищи? Дети вы неразумные, дети. И целоваться как следует не научились. Как вы жить без нас будете?
- По закону Ньютона! - кричит кто-то. - Тело притягивается к телу.
- Ха-ха-ха! Горько!
- Да погодите вы со своим "горько". Подумаешь, тоже зрелище. Я спрашиваю о смысле жизни!
- Ен в вине!
- Ха-ха-ха!
- Горько!
- Боже мой! Да вы и в самом деле дети. Поцелуев не видели. Никита Иванович, да скажите вы им слово напутствия вместо отца.
Никита Иванович встал. Все тотчас умолкли.
- Что же мне вам сказать? Вы связали свою судьбу с наукой. А служить науке - значит служить истине. Порой это бывает не легко. Проще уступить, пойти на компромисс, на сделку с совестью. Но помните - от совести, как от истины, можно отречься, но обрести их вновь нельзя. - Он поднял бокал. За чистоту вашей совести! Передвигайте камни науки!
Все встают, пьют.
И вдруг раздается откуда-то другой, скрипучий голос:
- Кто передвигает камни, тот может надсадить себя.
Мария Ивановна вздрогнула и очнулась. Она сидит в бегущем "газике", на коленях ее лежат газеты, журналы, телеграммы. Одну телеграмму она держит в руках. Невольно читает ее, звучит чуть насмешливый голос Лясоты:
- Приветствую и поздравляю вас, передвигающую камни науки.
И опять, вперебой, тот бесстрастный предостерегающий голос:
- Время обнимать и время уклоняться от объятий.
Мария Ивановна оглянулась. Слева, за рулем, сидит Петя, опустив голову. Ей послышалось, что он всхрапнул.
- Петя!
- А! - Он тревожно вскинул голову. - Что такое, Мария Ивановна?
- Ничего... Я, кажется, опять заснула?
- Не знаю, Мария Ивановна. Я сам вроде заснул.
- Ты шутишь?
- Ей-богу, правда! Даже сон видел - будто я сижу верхом на свинье, держусь за уши. Она визжит и тянет меня в болото.
- Эдак с тобой не то что в болото, на тот свет попадешь.
- У меня спотыкач - шоферская болезнь. Со мной разговаривать надо.
- Знаю я твою болезнь. С девками прогулял.
- Да шоферская судьба такая: днем держись за баранку, а ночью бери под крендель.
- Кого?
- А это уж какая попадет...
Бескрайняя сибирская степь с редкими березовыми колками на горизонте; и все это безлюдное пространство заполнено зреющими хлебами. Одиноко катится "газик" по дороге. Приоткрыто лобовое стекло, врывается ветер в машину, треплет на Марии Ивановне пеструю кофточку, раскидывает рассыпчатые седые волосы.
- Петя, тебе в жизни когда-нибудь говорили: служить истине?
- Нет, - ответил тот с ходу. - Истина, она не требует доказательств. Все ясно: истина она и есть истина. Чего же тут стараться служить?
- Но разве так не бывает? Вам говорят - вот истина. А на поверку она оказывается ложью.