Вот оно что! пробормотал дьякон, но тут же испугался. Может быть, этого не следовало говорить? Может быть, Кириллу это неприятно, обидно?
При духовной академии И ты отказался! Да ты прямо безумец! воскликнул отец Гавриил.
Именно, безумец! подтвердила матушка.
Мура ничего не сказала. У нее только сжалось сердце от сожаления: «В столице жили бы?» мелькнуло у нее в голове. Жизнь в столице представлялась ей недостижимой мечтой.
Что ж мне делать, если я люблю вас всех, люблю свой теплый юг, деревню, в которой вырос, и мужичка, который выкормил меня, и моих близких! серьезно и вдумчиво произнес Кирилл. Вот я и приехал к вам. Любите, коли мил вам! прибавил он.
Все переглянулись, а отец Гавриил сказал:
Это похвально. Любовь к родине и к ближнему это превосходно. Но зачем же отказываться от того, что приобретено трудом и талантом? Ты мог приехать к нам, повидаться с нами и вновь уехать. И деревню увидеть и прочее. Но отказываться от профессорства, да еще где в столичной духовной академии! это прямо преступно.
Преступно! повторила матушка с величайшей экспрессией. Именно преступно!
И при чем тут деревня! продолжал отец Гавриил. Ведь все равно, не будешь же ты жить в деревне?
Я буду жить в деревне, твердо и отчетливо сказал Кирилл. Я буду сельским священником!
Эти слова поразили всех точно трубный звук. В первое мгновение никто не поверил. «Шутит!» мелькнуло у всех в голове, и все подняли взоры на Кирилла. Кирилл сидел на своем месте, серьезный, сосредоточенный и бледный. В глазах его светилась твердая воля и бесповоротное решение. Все поняли, что это не шутка.
Отец Гавриил покраснел и, шумно отодвинувшись от стола вместе со стулом, промолвил чуть не гневно:
Да ты приехал издеваться над нами!
Я? Над вами? с глубокой и искренней скорбью в голосе спросил Кирилл.
Матушка быстро поднялась с места и, приняв гордую осанку человека, который оскорблен в лучших своих чувствах, промолвила:
Моя дочь не для деревни! и затем, обратившись к Марье Гавриловне, прибавила повелительно:
Марья, иди к себе!
Кирилл тоже поднялся и, отойдя к окну, стал вполоборота, по-видимому, расстроенный и потрясенный. Он исподлобья смотрел на свою невесту, ожидая, что она предпримет. Мура повиновалась. Она чувствовала, что у нее сейчас польются слезы, и, считая это для себя позорным, поспешно повернулась к двери и быстрыми, неровными шагами вышла. Матушка последовала за нею. Отец Гавриил сидел с красным лицом и сдвинутыми бровями. Казалось, он хотел разразиться громовой речью, но вместо этого он вытер салфеткой усы, встал, перекрестился и, даже не взглянув ни на Кирилла, ни на дьякона, последовал за женой и за дочерью.
Дьякон сидел неподвижно, опустив голову и свесив руки. Он никак не мог хорошенько взять в толк, что такое перед ним случилось. В голове его бродили отрывочные фразы: «Отец Гавриил как рассердились!.. И матушка! Первый магистрант! Сельский священник Господи, Создатель мой!». И он боялся поднять голову, чтобы не встретиться со взорами сына.
Кирилл несколько минут простоял у окна, потом энергично зашагал по комнате, шумя стульями, которые цеплялись за его длинные ноги. Пройдясь туда и обратно и как бы убедившись, что эта прогулка не представляет никаких удобств, он остановился за спиной старика и промолвил дрожащим голосом:
Что ж, отец, возьмем наш чемоданчик и махнем!
Дьякон вздрогнул.
Как? Куда? Как же это? Значит, совсем, окончательно?!
Надо так думать! с горькой улыбкой сказал Кирилл.
И тебе тебе не жаль, Кирюша? робким и мягким голосом спросил дьякон.
Как не жаль? Жаль, больно мне, сердце разрывается Да ведь прямо же отказали!
Отказали! гробовым шепотом повторил старик.
Сколько разочарования и разбитых надежд заключалось для него в этом слове! В жизни его были две гордости. Первая это его сын, который в ученье всегда был первым и даже в духовной академии отличился, первым магистрантом кончил. Вторая гордость это предстоящее родство с семейством отца Гавриила Фортификантова. Смел ли он, сельский дьякон, бедный, незаметный, темный, состарившийся в забвении, смел ли он мечтать о таком родстве! Мечта, однако, готова была осуществиться; он был бы принят в дом протоиерея и считался бы здесь своим человеком и вдруг!