Вячеслав Лютов - Провинциальные тетради. Том 2 стр 23.

Взгляните на исповедь убийцы не в контексте поэмы, а в контексте всего творчества  ее прочтение окажется чрезвычайно ясным и однозначным. Вся динамика трех книг Блока движется по «гибельному кругу». Наконец, кризис личной жизни самого поэта так же заставил его говорить именно о пагубе. Но вырваться из этого заколдованного круга, равно как и из блоковской метели, уже нет никакой возможности. Вот и возвращается «на круги своя» и наш Петруха:

Отряд красногвардейцев сопоставим с двенадцатью апостолами, из которых самая тяжелая судьба как раз у апостола Петра  прежде всего в том, что он трижды отрекся от Христа, и этот жгучий стыд преследовал его до конца дней. Перед казнью Петр попросил, чтобы его распяли вниз головой («Другой» Христос). Другие его деяния почти не откладываются в массовом сознании; он обречен быть отрекшимся

В поэме Блока роковой выстрел совершает Петруха (не Андрюха, не Алеха и т.п.) Он же и выделен из всего отряда; за ним же спрятан и сам Блок; он же и любил сильнее всех. Все трекнижие Блока есть это отречение. В «Двенадцати» он клялся и божился, что не знает ЕЕ. Нет, знает, и, главное, любит

* * *

По воспоминаниям современников, Блок начал писать поэму с 8 главы:

Ох ты, горе горькое!

Скука скучная, смертная!..

Без одной строчки эта главка как будто призвана истолковать революцию, да и вообще все происшедшее с Россией, как забаву, потеху, веселое приключение от нечего делать, пилюлю от скуки. Опущенная же нами строка такова:

Упокой, господи, душу рабы твоея

Вот и недостающий элемент погребального обряда  молитва, отпевание. Дальше поднимется столбушкой снег, ничего не будет видно, начнется беспорядочная стрельба, и затем, в одной из снежных воронок, появится Христос.

Появится для Блока Другой Христос  «с кровавым флагом»  Спас Ярое Око  «мой грозный Мститель», требующий ответа

* * *

Как-то в одном из разговоров один мой хороший приятель сказал, что Блок  самый бездарный поэт из всего соцветия начала века, представляющий собой груду символов и ремиксов. Мой друг прав в том, что весь сборник стихов о Прекрасной Даме мог бы уместиться в нескольких строчках; мой друг прав в том, что лирика Блока  это «нечто и туманная даль»; мой друг прав в том, что поэма «Двенадцать»  исковерканная частушка; мой друг прав в том, что Блок не задумываясь берет и образ Христа, и Софии, и Поэта, и смерти. Он не прав лишь в одном

Такое ощущение, что Блок не оставил нам ни одного отдельно стоящего стихотворения, да и вся его поэзия словно находится вне канонов привычной эстетики, и каждый раз, когда мы пытаемся эти каноны приложить к Блоку, мы неизбежно получаем отрицание его.

Чем же тогда так притягателен Блок?

Он как будто оставил нас на положении того мастерового, вокруг которого рассыпаны бесчисленные кусочки разноцветной эмали, и он, вот уже на протяжении многих лет, пытается выложить одно-единственное мозаичное полотно. Что будет изображено на нем? Лик Другого Христа? Дева с Младенцем? Уставший поэт с посохом в руке? Что буде фоном  река, вьюга, город, болотная травка или забор, разделяющий тот мир и этот?

Что будет изображено на этой мозаике  откуда нам знать; единственное, что мы знаем,  эта работа рано или поздно будет завершена, как завершена всякая судьба и жизнь человека.

И Поэт застынет в священном ужасе перед ликом Мертвой Софии с полотна Ганса Гольбейна-младшего

В СТОРОНЕ ОТ ЭДЕМА

В поисках Василия Розанова (1996)

* * *

«Скоро кончатся дни мои. О, как не нужны они мне. Не тяжело это время, но каждый час тяжел»

Так умирал в 1918 году Василий Розанов в Сергиевом Посаде, в холодном нетопленом доме, когда за окном хрустели крещенские морозы. Умирал от нестерпимого голода, в полной нищете, обреченный и заброшенный.

«Вот сейчас лежу, как лед мертвый, как лед трупный

Ну, миру поклон, глубокое завещание никаких страданий и никому никакого огорчения.

Вот кажется все!..»

Похоронили его на кладбище Черниговского скита, в стороне от дорог, в стороне от Троице-Сергиевой лавры, в стороне от Эдема.