Розовый снег словно отводит Блока от смерти. Пока
Отметим еще одну очень важную деталь этого примера: снег сбивает с ног, с дороги, почти так же, как пушкинских героев:
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам?
Особую мистическую окраску имеет книга стихотворений 1907 года «Снежная маска». И здесь не только созвучны образы вьюги и снега, но и само написание книги так же, как и поэма «Двенадцать», она была создана в считанные дни, в январе, подобно некоему озарению.
Но тем печальнее это озарение, чем больше понимаешь, откуда оно пришло. Магия вьюги становится магией смерти.
И вздымает вьюга смерч,
Строит белый, снежный крест
Определено Блоком и ее «местоположение»:
И вдали, вдали, вдали
Между небом и землей
Самое страшное, почти пророческое состоит в том, что вьюга принимается Блоком с неким сладострастием, зачарованностью, весельем, с неким обреченным злорадством:
Рукавом моих метелей задушу,
Серебром моих веселий оглушу,
На воздушной карусели закружу
Или:
Нет исхода из вьюг,
И погибнуть мне весело.
Завела в очарованный круг,
Серебром своих вьюг занавесила
Парадоксальна и идея Блока о трех крещениях: первое, как и положено, водой, второе снегом, наконец:
посмотри, как сердце радо!
Заграждена снегами твердь.
Весны не будет, и не надо:
Крещеньем третьим будет Смерть
Потому-то третья книга словно и не книга вовсе, а покойницкая комната:
Покойник спать ложится на белую постель.
В окне легко кружится спокойная метель.
Пуховым ветром мчится на снежную постель.
На замолчавшего после 1918 года Блока страшно было смотреть не человек, а тень от человека, призрак, галлюцинация, мертвец Вот он-то, мертвец, со всей ясностью появившийся в 1912 году в «Плясках смерти», остался незамеченным и никого не насторожил. А жаль. Ибо воистину,
Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться
* * *
Наконец, особым метафизическим образом для Блока является образ дороги. Наш герой уходит, скитается, странствует, бродит, возвращается, снова подходит к окну, «спешит на обряд погребальный», «входит в темные храмы». Порождения его фантазии тоже не стоят на месте: старушка бредет, о сугробы спотыкаясь, черный человечек ходит по городу и гасит фонари; да и красноармейцы из «Двенадцати» все совершают на ходу, «походя». Не составляют исключения даже «высшие силы»: то появляются, приходят, то исчезают, то манят вдаль, то вместе с поэтом рука об руку бредут по бездорожью.
Впрочем, Блок сам объяснял это достаточно просто «Главное в писателе есть чувство пути». А путь, шаг, и есть тот ритм художника, потерять который равносильно смерти.
Во всем этом хаосе «дороги для дороги» не найти одной очень важной детали: направления движения. Куда идем? Зачем идем? Как все это напоминает известный постулат: «Движение все, конечная цель ничто».
Напоминает и только. Главное отличие в том, что для Блока дорога перестает быть движением, она становится его состоянием. И поэт на этой дороге подобен тем героям Достоевского, которые куда-то смотрят, но ничего не видят, кого-то слушают, но не слышат, наконец, куда-то идут, но никуда не приходят. Поэт похож на ту недвижную каплю воды, которую река несет по своему руслу.
Поэт обречен «серебряный путь приводит к гробу»:
Вот меня из жизни вывели
Снежным серебром стези
А потому печальна и смерть нашего героя, бросившего некогда меч, но оставившего посох:
Пускай я умру под забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала,
Я верю: то бог меня снегом занес,
То вьюга меня целовала
* * *
Однако, вернемся к «Двенадцати». Чаще всего поэму «Двенадцать» называют вершиной творчества Блока, венцом поэта и его трилогии вочеловечения; реже завещанием поэта новым эпохам и романтической революционной утопией; и почти никогда эпитафией. Как странно, что тот же Чуковский, говоривший о творчестве Блока как о пути гибели, в отношении «Двенадцати» совершенно изменяет логике и пишет о жизнеутверждающем начале. У него и Христос в поэме жизнеутверждающ, хотя у Блока Он сила карающая (о чем, собственно, позднее).