место для родины
осень: идеальное место для родины
полуразрушенное, густое, кряжистое.
пустырь заброшенной стройки,
заросший великолепным бурьяном,
украшенный обморочными лестницами в небеса
незавершенными, несовершенными, как стихи юности.
и кусками бетона с ржавыми хрящами арматуры.
с патрулями из глазастых ностальгических псов,
застрявших между истаивающей любовью к человеку
и прогрессирующей верой в волка.
там нет ни политики, ни культуры, ни разума
сплошная первобытная самоволка.
там отваливаются за ненадобностью
широкие крылья как у ангела, так и у химеры.
и тощие драконята пожелтевших кленов
едва пришпилены к гусиной коже пространства
черными булавками грачей
всё держится на зверином слове.
и ветер-почтальон
слюнявит марки грусти пустые сырые окна.
моряк
я валялся в постели:
выброшенный на берег моряк
после кораблекрушения каравеллы сновидений.
в объятиях белого демона на мятых простынях
вспоминал наш случайный роман
на тридцать четыре страницы.
вот ты тащишь меня в бушующий сад.
«не люблю я шпанку», а ты смеешься и клейко целуешься,
дегустируешь страсть перед скрытой камерой августа
(утопает в кустах крыжовника и малины)
так моллюск заигрывает с ловцом жемчужин.
наши тела сомнабулично выходят из берегов
загорелые реки с редкими шрамами
и родинками топляка, с жадными притоками пальцев,
с изысканной бледностью там, где нельзя.
и волны ласки и нежности щекочут ступни пшшшшшшь твоя изящная ножка
с накрашенными малиновыми ногтями
похожа на ветку сакуры «да брось, не смеши».
и впиваешься звериным взглядом в мое лицо,
как девочка пальцами в шею пожарника,
когда он выносит ее из окна восьмого пылающего этажа
на седьмые небеса
но и это прошло. наступила осень.
последний день помпеи, да и наш последний.
ты недовольно рассматривала горизонт,
точно грязь под ногтями
(дачный поселок нашествие толстых наполеонов
в треуголках крыш), а я повернулся к тебе тишиной,
и тишина зашуршала лебяжьими крыльями,
почерневшими мумиями подсолнухов, как в октябре.
тогда я понял, что мне пора
переходить из жидкого состояния в газообразное,
вознестись из воды в туман,
сбежать из реальности в твою память.
прости, что оглянулся.
Яся
девочка из блестящих скрепок,
золотистых кос и плюшевых грез,
помнишь ли ты наши живые пещеры из одеял
(внутри жадно дышала теплая пластилиновая тьма)?
наши шалаши под муаровой сенью абрикос?
помнишь первобытную влюбленность
пещерных людей?
яблоко, бутерброды, нелепая кукла, водяной пистолет
как домашнее задание бога,
мы бы смогли воспроизвести человечество целиком,
окажись вдвоем на другой планете просыпаясь
каждое утро в сиянии голубом (по лермонтову).
глубоко в тебе сидит грудастая прародительница-мать,
похожая на важную торговку овощами
возле универсама. а во мне затаился охотник и воин
матерая обезьяна, покрытая шрамами.
это детская дружба мальчика и девочки.
эпоха чудес вспыхнула, как просыпанный порох,
но не сподобилась на взрыв сверхновой.
зарос глупыми мышцами аленький цветок.
самоистребилось время волшебства,
словно бони и клайд зашли с ружьями в диснейленд.
и, вскрывая деревянные полы в старом доме
(по нежилым комнатам важно прохаживаются
дряхлые балероны запустения
и тихо хихикают по углам паутины),
я нахожу под досками скромный скелет кошки
пианолу детской мечты.
кошку звали ясей. а как же звали тебя,
золотистая девочка?
письма патриция
мои любовницы,
смываю с вас божественную позолоту.
вы не ушли вас намотало на зубчатый вал времени
за легчайшие ажурные чулки.
вы растворились в бескрайних ночах прошедшего,
как жемчужины в чашах с лунным вином.
вы бережно или небрежно ухаживали за мной,
самозабвенно ласкали медную лампу аладдина,
не ведая,
что некоторые желания накрывают всю нашу жизнь,
как облако саранчи кукурузное поле и небо над полем.
вселенная разжимается, точно гармошка царя гороха.
мне было хорошо с вами, но и без вас неплохо.
спасибо, что в суровые зимы вы были со мной
украшали горностаевыми мантиями голого короля.
я щедро отблагодарю вас.
в реальности мона лиза стареет и на холсте,
шедевр исподволь превращается в старуху.
и бородавки, как репа,
проклевываются сквозь засохшее масло.
что же делать? проклинать леонардо?
лаская ваши текучие песочные тела
(похожи на макеты пустынь в парижском музее,
масштаб: один сантиметр сто поцелуев),
я грежу о лирике, которой наполню вашу
виолончельную пустоту.
я построю великую башню из стихов
похожую на шахматную доску,
скрученную в бараний рог,
с балконами, с ревущей от ветра вершиной;
вершина присыпана солью, как снегом,
и крылатые олени из швеции слетаются на солончак.
и вы будете жить в стихах, никогда не старея.
каждой достанутся лучшие платья метафор, сравнений,
только не деритесь,
не выцарапывайте друг дружке глаза.
я поэт, и пустота женщин принадлежит мне по праву.
старинное, зачитанное до дыр письмо
с признаниями в любви молодого патриция
лежит у каждой девушки под подушкой.
я ухожу от вас, мои красотки.
я вырыл ров вокруг замка личной жизни,
налил дождевой воды и запустил крокодилов.
такой себе индийский раджа
с пятнышком белым от зубной пасты на лбу.
переписал все сокровища сердца на любимую жену
(пусть не знает, что я спрятал в офшоре).
прощайте же, красавицы,
с самого детства рисующие сами себя,
сами себя медленно пожирающие,
ибо бог красоты терпелив, но прожорлив
жестокая, умащенная маслами, змея
с тугим золотым ошейником.