Устремим же наши спасительные ладьи для спасения сих утопающих! подадим руку помощи этим несчастным увлекающимся юношам! Сделаем все сие - и тогда с спокойною совестью скажем себе: мы совершили все для ограждения детей наших!"
Но всего замечательнее то, что и вступление, и самый проект умещаются на одном листе, написанном очень разгонистою рукой! Как мало нужно, чтоб заставить воссиять лицо добродетели! В особенности же кратки заключения, к которым приходит автор. Вот они:
"А потому полагается небесполезным подвергнуть расстрелянию нижеследующих лиц:
_Первое_, всех несогласно мыслящих.
_Второе_, всех, в поведении коих замечается скрытность и отсутствие чистосердечия.
_Третье_, всех, кои угрюмым очертанием лица огорчают сердца благонамеренных обывателей.
_Четвертое_, зубоскалов и газетчиков".
И только.
----
Вечером мы были на рауте у председателя общества чающих движения воды, действительного статского советника Стрекозы. Присутствовали почти все старики, и потому в комнатах господствовал какой-то особенный, старческий запах. Подавали чай и читали статью, в которой современная русская литература сравнивалась с вавилонскою блудницей. В промежутках, между чаем и чтением, происходил обмен вздохов (то были именно не мысли, а вздохи).
- Где те времена, когда пел сладкогласный Жуковский? когда Карамзин пленял своею прозой? - вздыхал один.
- "Как лебедь на брегах Меандра..." - зажмурив глаза, вздыхал другой.
- Увы! из всей этой плеяды остался только господин Страхов! - вздыхаючи вторил третий.
- Куда мы идем? куда мы идем! - вздыхал четвертый. Старцы задумывались и в такт покачивали головами.
Очень возможное дело, что они так и заснули бы в этой позе, если бы от времени до времени не пробуждал их возглас:
- И это литература! Куда мы идем?
Я пробыл у действительного статского советника Стрекозы с девяти до одиннадцати часов и насчитал, что в течение этого времени, по крайней мере, двадцать раз был повторен вопрос: "куда мы идем?" Это произвело на меня такое тоскливое, давящее впечатление, что, когда мы вышли с Прокопом на улицу, я сам безотчетно воскликнул:
- Куда же мы в самом деле идем?
- Сегодня я сведу тебя к Шухардину, - ответил Прокоп, - а завтра, если бог грехам потерпит, направим стопы в "Старый Пекин".
Опять два бифштекса и, что всего неприятнее - опять возвращение домой с песнями. И с чего я вдруг так распелся? Я начинаю опасаться, что если дело пойдет таким образом дальше, то меня непременно когда-нибудь посадят в часть.
На третий день раут у председателя общества благих начинаний, отставного генерала Проходимцева. Приходим и застаем компанию человек в двенадцать. Все отставные провиантские чиновники, заявившие о необыкновенном усердии во время Севастопольской кампании. У всех на лице написано: я по суду не изобличен, а потому надеюсь еще послужить! Общество сидит вокруг чайного стола; хозяин читает: {Отрывки, приводимые ниже, взяты из стихотворения графа А. К. Толстого "Баллада с тенденцией". Любопытствующие могут отыскать эту балладу в "Русском вестнике" 1871 года за октябрь. (Прим. M. Е. Салтыкова-Щедрина.)}
- А он: моя ты лада!
Есть место репе, точно,
Но сад засеять надо
За то, что он цветочный!
- Прекрасно! не в бровь, а прямо в глаз!
- Куда мы идем? скажите, куда мы идем?
- Позвольте, господа! послушайте, что дальше будет!
- Ее (рощу) порубят, лада
На здание такое,
Где б жирные говяда
Кормились на жаркое!
- Но какой стих! Вот, наконец, настоящая-то сатира!
- Шш... шш... слушайте! слушайте!
- О, друг ты мой единый!
Воскликнула невеста,
Ужель для той скотины
Иного нету места?
- Есть много места, лада,
Но тот приют тенистый
Затем изгадить надо,
Что в нем свежо и чисто!
- Именно! именно! - рукоплескали отставные провиантские чиновники, и затем поднялся хохот, который и не прерывался уже до самого конца пьесы. Особенный фурор произвело следующее определение современного материалиста.
Они ж, матерьялисты,
От имени прогресса,
Кричат, что трубочисты
Суть выше Апеллеса...