Л.: При чем здесь герцогиня?
ЛЮССАК: Вы же не хуже меня знаете, что она умерла в субботу накануне Пасхи. В пятницу я узнал, что в Париже происходит что-то ужасное. В это время мы были в Клермоне и слушали проповедь. Весть о болезни и смерти герцогини уже передавалась из уст в уста, когда мы подошли к церкви. Мне трудно было в это поверить, я тихо помолился за герцогиню и вошел в храм. Но только утром до меня дошло, что мысленно я отсутствовал на службе. Все это время я думал о Виньяке, о той странной картине и о тех не менее странных обстоятельствах, которые привели к ее появлению. Думал я и о неожиданном приходе Баллерини и об опасности, о которой он говорил. Я просто не мог думать ни о чем другом.
В течение нескольких недель до того все вокруг только и говорили, что о предстоящей свадьбе короля и герцогини де Бофор. Герцогиня не нравилась никому, но ее внезапная смерть опечалила многих. Все же Габриэль была одной из нас, пусть она и перешла вслед за королем в католическую веру. Чем дольше я размышлял, тем четче оформлялась в моем мозгу одна неприятная мысль. Я понял наконец, что Виньяк не приедет в Клермон. Поэтому я и решил поехать в Париж и узнать, что там происходит. К тому же я не мог больше подводить дядю. Я чувствовал своим долгом привести дом в порядок и уничтожить мастерскую. Кроме того, Виньяк должен был объясниться. Мне надо было поговорить с Валерией, которая, как я полагал, точно должна была знать, где искать Виньяка. Надо было повидаться и с Баллерини. По всем этим причинам я и решил отправиться в Париж в пасхальную субботу.
Ш.Л.: Но ваше прибытие задержалось из-за того, что у кареты отвалилось колесо?
ЛЮССАК: Да, это правда. Из-за поломки я приехал в Париж только с наступлением сумерек.
Ш.Л.: С наступлением сумерек? В своем письме вы указываете, что приехали в Париж около полуночи.
ЛЮССАК: Да, я знаю, но это не соответствует действительности.
Ш.Л.: Что же в таком случае соответствует действительности?
ЛЮССАК: Я был в доме за два часа до того, как начался пожар.
Ш.Л.: И?
ЛЮССАК: Там никого не оказалось. Все вещи были в том положении, в каком я оставил их в апреле. Ставни закрыты, в жилой комнате тоже никто ничего не трогал. Мастерская была заперта.
Ш.Л.: Вы зашли в мастерскую?
ЛЮССАК: Нет, я тотчас покинул дом и направился на Вишневую улицу, чтобы найти Валерию. Однако дом итальянца оказался на замке. У ворот не было стражи, а на мой стук никто не ответил. Двое нищих, оказавшихся поблизости, сказали мне, что дом закрыт с чистого четверга. Несолоно хлебавши, направил я свои стопы к Гревской площади. Улицы казались вымершими. Я проголодался, но мне потребовался почти час, чтобы найти харчевню, где я смог съесть тарелку супа и кусок хлеба. После этого я отправился в Университетский квартал. Но в доме Баллерини тоже не было никого, и в конце концов мне пришлось вернуться на улицу Двух Ворот.
Едва свернув на свою улицу, я сразу заметил перед домом большое скопление народа. Звонили в пожарный колокол. Отовсюду сбегались люди, чтобы помочь в тушении пожара. Между домами стлался густой дым, а сзади я услышал лошадиное ржание — это скакали городские стражники, вызванные на место происшествия. Меня объял невероятный ужас. После всего того, что произошло, это несчастье скорее всего было очередным звеном цепи событий, началом которой стали интриги Виньяка. Предоставив дом дяди его судьбе, я резко повернулся и опрометью бросился назад, к дому Баллерини.
Я стучал в дверь так, что едва не разбил кулаки в кровь. Наконец мне открыли, и я потребовал, чтобы меня немедленно пропустили к врачу. Но в доме его не было. Я настоял на том, что буду ждать его возвращения, и мне разрешили остаться в его комнате.