Ка-Це на пороге кухни явление обыденное, привычное. Антон лишь мельком взглянул на кошку, что была похожа на трехцветную плюшевую игрушку. Его внимание привлекло другое: холл изменился. Раньше это было небольшое проходное помещение, через которое можно было попасть на кухню, в столовую и в гостиную. Деревянная лестница в два пролета по шесть ступенек вела на второй этаж, где размещались спальни и кабинет-библиотека; такая же двухпролетная лестница, только декорированная керамической плиткой, вела в прохладный погреб с наклонными полками, где пылились папины коллекционные вина и прятались по шкафчикам разнообразные спиртные напитки. Тут же, в погребе, мама хранила закрутки. В отдельном подвальном помещении пыхтел газовый котел, снабжая дом теплом и горячей водой. Под Новый год, до которого оставалось всего-то месяца полтора, в этом уютном проходном зале появлялась великолепная елка. Ну и пусть елка была искусственной стараниями мамы, умевшей виртуозно размешать на зеленых пластиковых ветвях огромные шары, мишек-зайчиков, снежинки и гирлянды, это изделие вездесущей китайской промышленности превращалось в яркое украшение зимнего праздника.
Так было раньше.
Теперь же холл избавился от лестниц, уводящих вверх и вниз, зато приобрел по периметру дополнительные двери. Теперь дверей в холле было десять, не считая той, из прихожей, на пороге которой замер Антон. Двери были закрыты, понять, куда они ведут, было невозможно. Причем закрыты были все двери, и потому возникали вполне обоснованные сомнения: можно ли, как прежде, беспрепятственно проникнуть в столовую, в гостиную или на кухню. Антон остановился в замешательстве, не рискуя покидать прихожую, что не подверглась никаким трансформациям, а потому казалась местом наиболее безопасным. Он растерянно озирался и никак не мог решить, стоит ли делать шаг в это незнакомое, чужое, непредсказуемое пространство, где единственной опорой, единственным связующим звеном с миром логики и здравого смысла оставалась трехцветная кошка Ка-Це. Да и та, честно говоря, вела себя как-то подозрительно.
Кошка смотрела на хозяина лукавыми глазами и улыбалась. Потом подмигнула. Первое, что вспомнилось Антону, первое, что пришло в голову, улыбка Чеширского кота из сказки Льюиса Кэрролла. Но Ка-Це улыбалась иначе. Конечно же, Антон никогда не видел живого Чеширского кота только в парочке экранизаций да в нескольких мультфильмах, снятых по мотивам «Алисы». Сравнивать улыбку обычной кошки и легендарного героя из Страны чудес можно было лишь умозрительно, в, так сказать, философическом аспекте. Но Антон тем не менее был уверен: Ка-Це улыбалась иначе, не так, как Чеширский кот.
Как известно, Чеширский кот улыбался всегда, а когда телепортировался, растворяясь в воздухе, то оставлял лишь призрак улыбки без рта, без зубов. Ка-Це ранее никогда не улыбалась, так что ее нынешнее мимическое действо не столько располагало к доверительному общению, сколько настораживало и даже пугало. При этом все обязательные атрибуты улыбки и кошачья пасть, и маленькие острые кошачьи клыки все это было на месте. Очень реальная была улыбка не призрачная улыбка Чеширского кота, не загадочная улыбка Джоконды вполне себе человеческая улыбка, которая на кошачьем «лице» смотрелась дико и неестественно.
Антон вздрогнул. Может быть, потому что, войдя с осеннего холода в теплое жилище свое, набирался тепла, отдавая холод. Кошка подмигнула другим глазом и повела улыбающейся мордочкой слева направо, вдоль стен холла то ли сама была удивлена странным переменам, то ли, наоборот, приглашала выбрать одну из дверей, открыть ее и войти в неведомое.
Через десять дверей в родном дому, внезапно вспомнил Антон слова песни-заклинания, что пропел ему во дворе фей Ерофей. Антон произнес эти слова неслышно даже не шепотом, одними губами, но Ка-Це, казалось, все-таки разобрала беззвучный лепет и согласно кивнула головой. Либо Антон попросту потерял связь с действительностью и теперь наделял обычные движения животного неким человеческим значением.
Закончилась Ерофеева ночь, но не закончились чудеса с восходом солнца. Не лежать Антону на диване, не натягивать плед под самый подбородок, не смотреть телевизор, потихоньку забываясь спасительным сном. Да и взошло ли солнце? Или время замерло в тот самый миг рождения зари, в то неуловимое мгновение между сумерками уходящей ночи и светом наступающего дня? Антон почувствовал, что подкрадывается такая знакомая, такая неясная обида. Выглянуть бы в окно, убедиться бы, что ночь позади, но не было больше в холле окон, чтобы узнать, а были двери, одни сплошные двери. «Десять дверей в родном дому».