В церкву пойду, апостол говорит. Молитвы принимать.
Ладно, пойдем.
Пошли они. Идут лугом. А на лугу гусей! гусей! как снег выпал. Травы не видать. И стережет гусей баба.
Приметила она странников и кричит:
Страннички, а страннички! Вы не в церкву ли?
В церкву.
Погодите, и я с вами. Петру-апостолу свечку поставить.
Погладил апостол бороду.
Похвально, тетка, говорит, пойдем. Только гуси-то твои как? На кого оставишь? Кто их без тебя беречь будет?
А баба не сомневается.
Пусть, говорит, Господь бережет. Он всевидящий, доглядит.
Тот так и стал. А Господь эдак тихонько, под самое ухо, говорит ему:
Ну, брат, не постыди упования.
Что тут будешь делать? Сел Петр-апостол на пенек и весь денек до закату солнечного гусиную обедню слушал. А как солнышко на покой ушло, воротилась баба.
Слава тебе, Господи, говорит, целы мои гуси!
Встал апостол, размял ноги и говорит ей строго:
Ты, баба, вот что: ты на Бога-то уповай, да и сама не зевай. Мыслимое ли дело, чтобы Господь за тебя гусей стерег. Ныне ты его в гусятнике поставишь, а завтра куды? К печке? Щи варить? Ой, баба! Смотри у меня!
И пошел себе. А Господь уже при дороге стоит. Ждет.
Ну что, Петр, спрашивает, умудрился?
Да вишь, как оно обернулось, Господи, Петр отвечает. Большую власть ты мне дал, да на малые дела.
А Богу и малое не малó, и великое не великó.
Темны слова твои, Господи.
А ты вникай. Слова темны, да мысли светлы.
И пошли дальше. Господь впереди, апостол позади, как полагается. А на селе праздник, пьют, гуляют Там на гармони играют, там песни поют.
Вот остановился Господь под окошечком и слушает.
А в доме поют, да так славно, и про дороженьку, и про березыньку, и как дéвица мóлодца полюбила
Опустил голову Господь, внемлет. И апостол рядом стоит, тоже слушает.
Про березыньку послушал и про дороженьку послушал, а как запели про дéвицу да про мóлодца дале пошел. Уж больно песня-то мирская.
Пошел, пошел, оглянулся, а Господь все под окошечком стоит.
Он до угла дошел и снова назад поглядел. Стоит Господь под окошечком песню слушает.
Да что же это, Господи? Уж и ночь на дворе, а нам ведь далеко
Вздохнул Господь:
Ладно, ладно, пойдем. В рай, видно, захотелось? Не настоялся у ворот!
Пошли.
А Петру-апостолу уж и стыдно стало, что он Господа поторопил.
«В кои-то веки, думает, он, милостивец, не для чужой беды, для своего умиления в пути помедлил. А я ему и минутки лишней не подарил. Хоть назад ворочайся!»
Да нет, зачем назад?
Вон в другом доме тоже поют, да не песни молитвы.
Обрадовался апостол.
Господи, говорит, вот где пенье-то! Постоим, послушаем?
Остановился Господь, прислушался, головой покачал и пошел себе далее. Апостол за ним.
Господи, говорит, просвети ты меня, сделай божецкую милость!
Ну чего тебе, говори!
Да как же это так? Там мирское пели, а ты цельный час под окошком простоял, а здесь духовный стих выводят, а ты и минутки не помедлил. Не возьму я в толк
Эх, Петр, Петр! Там мирские поют, да хорошо. А здесь духовное, да плохо. Неужто невдомек?
Апостол только руками развел.
Вот она премудрость-то божья!
Проще простого, а поди-ка, уразумей.
Змеиный язык
Рассейские люди спокон веку по работам ходят. Бывает, что и до самых границ дойдут, а то и подальше.
Вот один мужик пошел, пошел себе да и зашел к черкесской границе. А там его черкесы поймали и продали на морские острова, к песьеглавцам, вот что людей-то едят. Ну, что касаемо голов, так, говорят, байки. Головы-то у них, как у всех прочих, зато нрав чисто собачий. За нрав-то их песьеглавцами и прозвали.
Ну, купил этого мужика один тамошний хозяин и определил на конюшню, к лошадям. У него как раз тройка была кобыла и два мерина. И ходил за ними допреж того тоже русский один, купленный человек. Три года ходил, а после зарезал его хозяин, а себе нового достал. «Пусть, думает, лошадок покормит да подкормится малость, а после и сам на корм пойдет».
А русский, хоть и знает, что ждет его беда, да делать ему нечего: не убежишь, не спрячешься! Живет помаленьку.
Вот как-то раз поехал с ним хозяин в лес. Приехали, выпрягли лошадей, и показывает ему старик место под большим деревом. Копай, мол, тут яму!