Она настояла на своём. Геннадию за столом не сиделось, пока Наталья собирала на стол хлебницу поставила и какие-то продукты. Раздвинув занавески в кухню, где Наталья хлопотала, он сказал:
Выйду покурю, потому что никак не мог подступиться к разговору, ради которого приехал. Эта Натальина вежливость, какое-то смирение, всё сбивало его с толку.
Чего уж, остановила она его, отец всегда в избе дымил у печки, тяга хорошая. Она указала на печной приступок. «Приму» всё брала по двадцати пачек зараз.
Тут в дом вошли соседи Петро Гришаков с женой Анной. Слух уже дошел, видимо, что Геннадий приехал.
Вот так, значит, вместо приветствия сказал Петро, а жена его, Анна, торопливо перекрестилась и добавила:
Царствие тебе небесное, Митрий Петрович.
Наталья уткнулась в поднятый рукой передник фартука. Сквозь слёзы проговорила:
Проходите к столу
Соседи дружили давно: Петро и Петрович оба воевали, и им было о чём говорить-вспоминать
Пришли ещё соседи с другой стороны дома: Толя с молодой Женой, и вот, изба уже полная. Наталья не зря хлопотала и стол был полон для поминок. Она достала бутылку водки:
Вот к баньке купили, виновато сказала она, а вышло за упокой.
Геннадий Дмитриевич рассказал, как приехал отец, как с внуком, Димкой, втроем, гуляли по городу, на памятники новые смотрели, даже в ресторан «Таир» заходили пиво пить. Старик бодро выглядел. А ночью сердце остановилось.
Бодрый, бодрый был! подтвердил Толя-сосед. Нынче мне на покосе помогал. А, помню, говорил он, когда лежал прошлой зимой в больнице, что кардиограмма обнаружилась плохая. Сердце, как вроде, подорвано.
Да, ведь, вот же мы с ним печь у меня перебирать собрались, вставил И Петро. Вот, дед, а! удивился будто он, словно сосед его невесть что отчебучил помер.
После поминания за столом, когда Геннадий вышел с гостями, всё-таки заодно и покурить на улице, Петро спросил, оставшись покурить вместе:
А что Гана, отца-то бы сюда привезти. С матерью бы рядом положить.
Мать уже давно похоронили в деревне, а отца вот в чужом городе зарыли в землю. Но Геннадий объяснил, что сестра двоюродная, в городе живущая, не захотела: в деревне, говорила, никого не осталось наших, а тут хоть будет кому на могилку сходить
Замолчали за куревом.
Да и-то неужто этой вертихвостке? вдруг, подумав, спросил Петро.
Это ещё с каких калачей? удивился Геннадий Дмитриевич. Она, можно сказать, его в гроб вогнала. Да лучше спалить Я вот и приехал по этому вопросу, все бумаги уж выправил, за ней дело
И то правильно, Петро, понимающе, качал головой. Ей что, дело молодое, завтра хахаля заведет-приведет. Мало что ли у неё их было?
И как старик учудил такое? Ведь полтора года, больше прожили, расписались? то ли удивился, то ли спросил Геннадий Дмитриевич.
Это у них года с два назад и началось. С той зимы, когда он в больнице, помнишь, долго-то лежал, месяца с два, с ногой сломанной, или подвернул, там, связки порвал что ли. А она тут приглядывала за хозяйством и к нему в больницу, в район ходила кушать привозила. Вот и сошлись.
Геннадию Дмитриевичу стало не по себе. Вспомнился ему последний приезд и разговор с отцом, припомнилось и то, что тогда он не был ни в какой командировке зимой, просто не знал об отцовской болезни. Переписываться они не привыкли, так, открытку к празднику жена посылала. А тут чего-то у них самих дома не ладилось и, видно, забыли. Обидным и за себя, а ещё за память о матери считал он стариковскую блажь
Сейчас на крыльце старого дома Петро всё дымил сигаретой (по второй закурили) и рассказывать пытался подробности отцовской женитьбы:
Ты же её тоже можешь знать? Она уж лет пять как у нас в Старой-то проживает. Бабенка видишь, складная, ну, вертихвостка, одним словом. Видать, приметила себе на уме, что старик долго не протянет, и повадилась постирать ему да прибраться Глядь и вовсе перебралась в избу. говорил он негромко, почти шёпотом, чтобы в доме не слыхать было.
Ты, говорил я, соседушка, никак спятил? Оберет, как липку, да ещё и самого выгонит, на кой ляд тебе она, когда ты уж старый совсем, ей же молодой нужен! Это я его после больницы ещё спрашивал, аж давно.
И знаешь, что он мне объявил? Всё же он, должно быть, уже тогда маленько на голову слабел: «Мы, говорит, вчера по ягоду с Наташей это с ней, значит, показал через плечо на дверь Петро ходили. А и верно, потому что я приходил его позвать, а во дворе одна Жучка. Ещё подумал: и куда его понесло? То с утра всё стучал топором. Видал, дом-то как обновил, вроде сто лет жить собирался. Вот и говорит: ходили мы по ягоду. А это знаешь, теперь где? Аж во второй делянке. Может, помнишь? спросил у Геннадия Петро Петрович и говорит, прошли за пашни, а там опять бугры зеленые да березняк и там земляника-ягода. А сам смеётся весело. Думаю: от бражки, может, окосел, а он чудно и говорит: «Я, говорит, вот последнее время всё смерти боялся. Не того, что в землю, в пустоту, закопают. А пустота, оказывается, просто во мне внутри жила. Ну а теперь вот и не жалко помирать. Это, говорит, как на покосе много работаешь, устанешь, потом из кринки напьешься досыта, аж по лицу потечёт, и всё пил бы и пил, вода такой сладкой кажется».