Алгол
Роман
Михаил Садовский
Этот роман был написан в конце 60-х начале 70-х годов ХХ века, когда компьютеры ещё не были в обиходе, а со счётными машинами надо было разговаривать на специальных языках, одним из которых был Алгол.
Художник обложки Ольга Колоколкина
Корректор С. Б. Чеканова
© Михаил Садовский, 2020
© Ольга Колоколкина, художник обложки, 2020
Ты должен об этом написать!
Почему должен? Почему об этом? Я знаю много других историй.
Каждый знает много такого, что можно рассказать, но не всё интересно слушать.
Возможно, но почему именно об этом?
А что ты имеешь в виду?
Я? Обыкновенную историю с Сергеем Шаровым. Помните, мы вместе учились, но он был на другом потоке.
Конечно. Вот и расскажи. Назови его другим именем и рассказывай.
Я всё называю своими именами, когда рассказываю, иначе не стоит начинать. Вы боитесь, что его узнают в нём же самом? Во-первых, он уже совсем другой с тех пор стал, а во-вторых, мало ли Сергеев и Шаровых на белом свете, и почему бы некоторым из них не быть похожими друг на друга? А если кто-то другой будет похож ещё больше, скажут, что я про него написал, только сменил фамилию. Нет, надо всё всегда называть своими именами.
Как хочешь.
Как можешь.
Но почему же всё-таки должен?
Ты ещё не понял? Чтобы назвать всё своими именами. Потому что это носится в воздухе, и если не напишешь ты, напишет другой.
Пусть пишет, может, у него получится лучше.
Но ведь читатель не знает, что кто-то может написать лучше. В этом счастье. По крайней мере, читательское.
Ты ошибаешься!
Отказываешься?
Нет, хочу понять своё право.
Права поймёшь, когда прочтёшь авторский договор с издательством.
На что же вы меня обрекаете? Я ведь читал «Театральный роман», это уж кроме того, что иногда заходил в издательства.
Разве в этом дело? Пиши.
Сначала посоветуюсь с Серёжкой.
Ладно. Мы тебе будем звонить. Книги всегда интереснее рукописи.
До встречи.
До встречи.
Он лежал, упираясь локтями в песок и подсовывая растопыренные пальцы под следы, оставленные ещё вчера. Потом медленно поднимал ладонь и внимательно смотрел, как песчинки ссыпаются с растопыренных пальцев и складываются снова в однообразную жёлтую массу. От следов не оставалось ничего. Будто их не было.
Он делал так много раз подряд, и вдруг ему в голову пришла странная аналогия. Это не песчинки годы. Годы, прожитые каждым человеком. Песчинка год. Они складывают время, не то безликое, которое отмеряют календари, а живое, тёплое, человеческое. Он сел от неожиданной этой мысли и оглянулся: песчаная полоса тянулась вдоль берега моря, сколько хватало взгляда. Нет, значит, не годы, а дни, нет, даже минуты, каждая песчинка минута. Он задумался. А может, секунда, прожитая человеком, каждым человеком земли. Давнишние секунды внизу, а свеженькие, новые наверху. Секунда песчинка, секунда песчинка. Их гонит ветер, промывает волна, так же точно, как время гонит и прокручивает человека. Мир вбирает в себя то, что совершено в эти миги, несоизмеримо малые даже с одной человеческой жизнью, но всё же навечно остающиеся в мире. Остающиеся великими открытиями и малыми песчинками. Иначе нельзя. Время не может порваться, оно бесконечная нить. Клад песка, песчинки, прислонённые одна к другой.
Он сидел совершенно озадаченный этим неожиданным ощущением времени.
Отпуск подходил к концу. Вернее сказать: закончился. Ещё два дня и снова запрягайся на целый год. Два дня не в счёт год пролетает, как неделя. Песчинки. Хорошо хоть не разучился думать. Одичал здесь совсем.
Вик, одичали мы?
Одичали, Серёга! Пора домой подаваться! Ну его, этот отдых.
Послушай, а как насчёт кареты?
Проводнику пятёрка спишь в его купе, только не платишь за постель и имеешь три матраца!
Порядок. Ставлю ему ещё полдюжины пива. Курортники за билетами как в войну за хлебом.
Помнишь?
Отец говорил.
Серёга, кто нас встретит?
Намёк понял. Её нет в Москве. На практике.
Ясно. Погуляем на свободе.
Не обижался и раньше.
Возможно. Но не было потребности.