и темно в вагоне было,
но зато деревья ярко
были все освещены.
И мои пятнадцать окон
все светились, как картины,
что висели аккуратно
в черных рамах на стене
Но больше всего мне нравится его «В доме-музее Иоганна Баха»:
Прославлены и доблесть и геройство,
а я хочу воспеть благоустройство
средневековых маленьких земель,
все эти Эрфурты и Эйзенахи,
где так привольно расплодились Бахи
и где на пасху пела карусель.
В покоях, расположенных над хлевом,
от клавесинов пахло теплым хлебом,
который никогда не подгорал.
Помилуй, Господи! Ведь клавесины
не просто сумма струн и древесины,
а если так, тогда и хлеб хорал.
Наука хлеба и наука звука
переходили к правнукам от внука,
и если земли затевали спор
о первородстве, то не футболисты
решали этот спор, а органисты
и две земли, сошедшие в собор.
Почетом и особыми правами
платили органисту, и дровами,
чтоб к службе не остыл среди зимы.
А он платил приходу сыновьями,
учеными своими соловьями,
весьма изрядно певшими псалмы
Он говорил о своих друзьях: о Борисе Слуцком, Давиде Самойлове, Веронике Тушновой, Эдуарде Колмановском, и мне, двадцатилетнему, казалось: ещё чуть-чуть и я попаду в этот круг небожителей. Нет, не попал.
Мы расстались, как и встретились, совершенно непредсказуемо. Я отлучился на непродолжительное время, а когда вернулся, Леонида Тома в кафе уж е не было. Мне сказали, что он встретил какого-то своего знакомого и ушёл с ним, совершенно забыв обо мне.
А вот стихи его не забылись:
Шел снег. Он падал и белел.
А комья черные чернели.
А человек на снег смотрел
и грустно думал:
Неужели
опять зима, и зябкий вздрог,
и на лице снежинка, тая?
И чей-то чудился упрек,
и снисходительность чужая.
Позже я узнал, что Леон Тоом прожил после этого всего неделю. 4 июня 1969 года он выпал из окна. Это было очень похоже на самоубийство. Или на убийство.
Незадолго до своей смерти он написал:
От любви неразделённой
он не умер, нет.
В комнатушке захлaмлённой
он лежит, одет.
Рыжий и жестковолосый,
сумрачный с лица
Но откуда эти слёзы,
слёзы без конца?
Столько влаги, столько соли
льёт как из ведра
И при этом нету боли,
нету ни черта.
Нету мрака, но и свету
нету вышел весь
Нету, нету, нету, нету
вот и всё, чтo есть.
ВЫЛИТЫЙ ВАСЯ
Когда вышел на экраны фильм «Неуловимые мстители», я служил в армии. Его мне удалось посмотреть только после дембеля. И когда в Ставрополе я увидел афишу о гастролях Васи Васильева, исполнявшего в этом фильме роль Яшки-цыгана, очень удивился, обнаружив с ним некоторое сходство. Вася Васильев был на пике популярности. Фильм и его продолжения имели огромный успех. Народ на его концерты валил валом.
У меня в то время были другие заботы. В третьесортной гостинице некоторое время жила команда легкоатлеток из Эстонии, которые приехали в Ставрополь на какие-то соревнования, а с одной из них по имени Аавих я случайно познакомился. Она плохо говорила по-русски, но мы условились, что я загляну к ней вечером.
В её номере я и обнаружил Васю Васильева. Он, как и спортсменки из Прибалтики, тоже остановился в этой гостинице, и девушки пригласили его исполнить песни, звучавшие в фильме.
Вася увидел меня и застыл, как громом пораженный. Мы действительно были похожи внешне.
Пойдём в мой номер, сказал он мне. Хочу посмотреть на тебя в буденовке.
Я напялил её на себя и встал рядом с афишей, на которой он был изображен в этом головном уборе. Наше сходство только усилилось.
В этот момент в номер к артисту вошла горничная. Она поглядела на него, потом на меня, и обратилась ко мне: