Но ведь она не знает, кто я, возразил я ему, это подло, это гнусно, Унтер, вероятно, я нравственный идиот.
Эт точно, подтвердил вахмистр, Иванушка одним словом, дурачок
«Ну и пусть, отрешенно твердил я себе, пусть я буду гореть в аду в самой жаркой печи. Я люблю эту женщину, господа присяжные, я люблю ее не только как мать, но и возлюбленную и только страх омрачает мою душу. В любви не должно быть страха, совершенная любовь изгоняет страх, ибо в нём есть мучение. Моя любовь противоречит природе, я восстал против законов жизни и потерял всё»
Все отнято: и сила, и любовь.
И в старость брошенное тело
Не радо солнцу. Чувствую, что кровь
Во мне уже совсем похолодела.
И только совесть с каждым днем страшней
Беснуется: великой хочет дани
Закрыв лицо, я отвечаю ей
Но больше нет, ни слез, ни оправданий.
Дома меня встретила Софи, моя добрая, милая фея.
В детстве я был очень привязан к ней и называл ее Фаня, потому что не мог произнести слово няня. Возможно, по причине своей бездетности она любила меня, как родного и называла не иначе как «mon petit coeur» мое сердечко или постреленок Вальжан. Епанчин не мог приноровиться к французскому Вальжан и звал меня на русский манер Иван.
Софи была девушка лет 25-ти с крутыми бедрами, могучей грудью и грубыми чертами лица. Мои родители выписали ее из Прованса для домашней работы. Скоро она прижилась у нас и стала полноправным членом семьи.
«Мсье Жан, сказала Софи, мадам Николь ждет вас.
Знай она, что я тот самый постреленок Вальжан, а не мсье Жан-отец, за которого выдаю себя, представляю, сколько было бы визга и радости в наших хоромах.
Благодарю вас, Софи, вы, кажется, уходите теперь?
Мне хотелось, сказать ей что-нибудь приятное, в знак моей благодарности за те милые шалости, которым мы предавались во времена, когда я был для нее непоседливым постреленком, но она держалась строго и даже официально:
Я приду утром, сухо сказала она, поменять постельное белье, и вдруг прыснула юным жизнерадостным смехом и, проходя мимо, намеренно (я видел это) задела своей полной грудью мое плечо, а затем игриво и нежно чмокнула в губы. «О ля-ля, вот это номер!»
Нет, я не был шокирован или удивлен, ведь все лежало на поверхности: мой шаловливый папаня находился в преступной связи с нашей прелестной прислугой. «Прохиндей, подумал я, с такой-то женой красавицей»
Эт точно, подтвердил Унтер.
Но как должен вести себя я в этой щекотливой ситуации?
«Разумеется, со всей мерой деликатности и уважения, сказал Епанчин, эта женщина вырастила тебя, Иван, посеяла в твоей душе благородные ростки порядочности и добра Понятно, что она намерена продолжать отношения с твоим якобы отцом и тебе придется считаться с этим, дружище»
Я был согласен с ним и решил про себя, что стану, не обижая Софи, держаться от неё поодаль из чувства порядочности и во имя той нежной, почти материнской, привязанности, которую она проявляла ко мне в моем отрочестве. Эта тактика казалась мне наиболее приемлемой: старый казак говорит дело, мне с лихвой хватило уже моего падения с мамой и записывать в свой актив еще и победу над бедной Софи, используя ее неведение, было бы большим свинством.
Софи ушла, а я запер за нею двери и затянул окна тяжелыми портьерами, словно закрываясь от собственной совести.
Теперь, оставшись наедине с матерью, я должен был взойти на крест любви, как Иисус взошел на Голгофу, чтобы пострадать за грехи человечества.
В этот вечер специально для моего грехопадения маман приготовила утонченный ужин нежное мясо форели и рябчика с ананасом и белым вином.
Она надела элегантное платье облегающее талию и грудь. Ее голубые глаза, тонкий нос и чувственные губы придавали лицу милое очарование.
В гостиной стоял аромат фиалок, было тепло и уютно: кресла, обитые красным репсом, старинное бюро с инкрустациями и книжные полки с цветными корешками книг.
Мы подняли бокалы, вино пламенило мне кровь, мутило рассудок.
Единственная свеча на столе горела в бронзовом канделябре, как напоминание о пламени в котором я буду гореть в аду.
В этот таинственный вечер я говорил стихами Хайяма восторженно и долго.
Когда фиалки льют благоуханье
И веет ветра вешнего дыханье,
Мудрец кто пьет с возлюбленной вино,
Разбив о камень чашу покаянья.
Со стороны было святотатством называть маму возлюбленной, но я искренне любил ее и слова мои шли из глубины сердца..