– Кто бы мог подумать, что я проживу так долго? – вздыхала старая дама. – Мой отец, бедный мальчик, дорого обошелся короне. Сам-то он прожил на свете неполных двадцать два года, а его дочь получает пенсию уже три четверти века.
Пока мисс Палмер жила на иждивении полковника, сиротская пенсия накапливалась в банке, и теперь процентов от этого маленького капитала старушке кое-как хватало – при ее микроскопических потребностях и виртуозной экономии. Если б только не враждебность обитателей главного дома! Они всеми силами старались выжить докучную жилицу со своей территории, делая ее существование все более невыносимым.
Ей не могли помешать гулять по саду (такое право было специально оговорено в документе о пожизненном проживании), однако запретили пользоваться воротами, так что приходилось выходить на улицу через заднюю калитку. Заставили избавиться от кошки, которая прожила в квартирке пятнадцать лет. Были и другие притеснения.
В конце концов у мисс Палмер возник план: найти дополнительный источник дохода и купить домик в деревне, где-нибудь близ Эксмура – чтоб каждое утро, проснувшись, смотреть на море.
Потому-то и было дано объявление в «Вестерн дейли пресс». Пускай не очень повезло с первыми квартирантами, пускай накопить пока удалось всего тридцать фунтов – то есть десятую часть требуемой суммы, но старая леди не унывала.
Эта твердость духа, да и сама способность строить долгосрочные планы в семидесятишестилетнем возрасте вызывала у Фандорина искреннее восхищение, к которому вскоре прибавилось глубочайшее сочувствие – для этого достаточно было поглядеть на соседей мисс Палмер.
Новый квартирант столкнулся с ними в, один из первых же дней, когда вышел пройтись по саду – прекрасно ухоженному, с мощеными дорожками, мраморными статуями и нарядными беседками.
Эраст Петрович стоял перед вербой, испытывая все те чувства, какие положено испытывать русскому человеку, разлученному с родиной, при виде этого пушистого куста. Примерно такие же эмоции вызывают рябина и береза, но их видно во всякое время года, вербу же городской человек способен распознать лишь в начале весны. Тем сильней царапает душу ностальгия.
Именно по причине этого многократно воспетого поэтами, но в сущности весьма неприятного чувства Фандорин взглянул на появившуюся из-за угла группу людей несколько увлажненным взором и даже улыбнулся, словно извиняясь за свою глупую сентиментальность.
Очевидно, улыбка была воспринята как заискивание. Вся довольно многочисленная компания, вне зависимости от пола и возраста, уставилась на незнакомца с холодным недоумением.
– А, – молвил пожилой господин с надутыми щеками, нисколько не понижая голоса. – Это, вероятно, очередной occupant флигеля.
– Indeed , – покивал второй джентльмен, судя по воротничку принадлежавший к духовному сословию, в остальном же вылитая копия первого, разве что чуть меньшего размера и не столь тронутая временем.
Сведений, полученных от мисс Палмер, было достаточно, чтобы понять, кто здесь кто. Старший брат – лорд Дэниэл Линн, наследник старого графа Беркли. Священник – второй из сыновей, преподобный Мэтью Линн. Брюнетка с кислой физиономией и двое таких же кислолицых подростков, занимающие правый фланг – жена и сыновья лорда Дэниэла. Блондинка с кислой физиономией и две маленьких скучных девочки по левому флангу – семейство преподобного.
Все Линны (таково было родовое имя лордов Беркли) съехались в свое фамильное гнездо, чтобы отметить восьмидесятилетие патриарха. На семейной прогулке недоставало лишь третьего брата, достопочтенного Тобиаса Линна, которого мисс Палмер называла the black sheep of the family .
– Кто-нибудь должен положить этому конец, – сказала леди Линн, с ужасом разглядывая Эраста Петровича, хотя, казалось бы, чему тут ужасаться? Элегантный, безукоризненно одетый джентльмен, с бледно-лиловой фиалкой в петлице; в руке бамбуковая тросточка.