– Вы представляете, что это будет, милейший Анисий Питиримович? – Председатель управы обернулся и в упоении так схватил молодого человека за руку, что Тюльпанов скривился – хватка у энтузиаста была нешуточная. – Нынче мы никому не нужны с нашими невеликими промыслами и хвойно-лиственным лесоборьем. А когда до Баскаковки можно будет из Москвы доехать на мягком сиденье, со всем возможным комфортом, здесь всё заселят дачники. О, благословенный, праздный подвид homo sapiens! Они несут с собой деньги, хорошие дороги, трудоустройство для местных жителей! Враз исчезнут пьянство и попрошайничество, появятся больницы и молочные хозяйства. Через два-три года наш уезд будет не узнать!
– Поэтому вы и назвали Баскаковку новоявленной лантифудией? –небрежно повторил Анисий звучное слово, надеясь, что запомнил его правильно.
Оказалось, не вполне – Блинов поправил:
– Латифундией. Раньше что Баскаковка? Две тысячи десятин истощенной, выродившейся земли, зажатой меж Гниловским болотом и Мокшинскими пустошами. Папахин (это воротила из местных) за всё поместье тридцать тысяч хозяйке предлагал, и то еще в рассрочку. А теперь это ж две тысячи дачных участков! И каждый можно продать перекупщикам и застройщикам самое меньшее по тысяче рублей.
– Два миллиона! – быстро сосчитал Тюльпанов и присвистнул.
– По самому, учтите, скромному счету. От этих миллионов у Варвары Ильиничны затмение и произошло.
– Это кто, хозяйка? – уточнил губернский секретарь.
– Теперь выходит, что хозяйка. Хотя еще месяц назад была она приемная дочь владелицы, Софьи Константиновны, а по сути дела – приживалка. Софья Константиновна, покойница, жила скудно, все малые средства высылала единственному сыну Сергею Гаврииловичу в Кушку – он там служил в горных егерях. Я тогда в доме у них частенько бывал. Верите ли – к чаю иной раз сухарики с вареньицем брусничным подадут и более ничего.
При слове «покойница» Тюльпанов несколько воспрял духом, будто ворон, усмотревший в чистом поле под ракитой желанную добычу. Опять же внезапное богатство – штука в криминальном смысле очень даже многообещающая или, как выражается шеф, перспективная.
– Что ж со старушкой-то стряслось? – не утерпел Анисий, спросил вкрадчивым голосом. И подумалось: хорошо б порешили помещицу, да как-нибудь позагадочней – тогда получится, что не зря целый день пыль глотал.
– То есть как? Разве начальник вам не рассказал? – удивился Блинов, и пришлось сделать вид, что вопрос был задан не в прямом, а в риторическом смысле – как бы этакое размышление вслух, с самим собой.
– Никакая она была не старушка, – заметил земец. – Полагаю, лет сорока пяти и крепчайшего здоровья. А сын ее, Сергей Гавриилович, и вовсе был богатырь, косая сажень в плечах. Настоящей древней баскаковской породы. Поэтому хоть Софья Константиновна и вписала приемную дочь в завещание, но больше из умильности и непривычки к болезни, нежели…
Ворон так камнем и рухнул с небес на добычу.
– Вписала в завещание?
– Ну да. В прошлом году выпала Баскакова из коляски – лошадь понесла – и расшиблась. Хворала с неделю, а после поднялась и стала здоровей прежнего. Но пока болела, успела и причаститься, и завещание составить. Отписала всё, конечно, единственному сыну, а в конце сделала приписочку: мол, ежели сын помрет, не произведя потомства, пускай перейдет всё приемной дочери Варваре. Больно усердно та ухаживала: примочки ставила, травки заваривала, ну и захотелось Софье Константиновне приятное ей сделать. Вот и вышел фокус…
Антон Максимилианович тряхнул вожжами, чтоб лошадь взяла порезвей – уже почти совсем стемнело, и в чаще начала поухивать какая-то злорадная птица неведомой Анисию породы.
– Что за фокус? – снова не утерпел молодой человек.