– Трое детей… Я, конечно, позабочусь о них, но отца деньгами не заменишь…
Однако настроения у этого господина менялись стремительно. Только что чуть слезу не уронил, а в следующую секунду уже с любопытством разглядывал Масу.
– Это, должно быть, ваш помощник? Читал о вас в газетах, сударь. Вы понимаете по-русски?
Он пожал камердинеру руку. Тот с важным видом приподнял канотье и поклонился.
– Ладно, господа. Поспешим. Нас ждет коляска.
Было видно, что бывший Маврикий Старовоздвиженский, в самом деле, рассусоливать не привык.
– Вы хотели нанять именно меня, потому что я тоже русский? – спросил Эраст Петрович, когда они отъехали от станции.
– Дело не во мне. – Маврикий Христофорович правил открытым экипажем сам, это получалось у него очень ловко. – Я на национальность внимания не обращаю, лишь бы человек хорошо знал свое дело. Но жители Дрим-вэлли – другое дело. К американцам они относятся подозрительно. Поверят только своему брату, природному русаку. Однако про Дрим-вэлли я вам объясню чуть позже. Сейчас мы заедем ко мне. Потолкуем, пока вы будете умываться и переодеваться. Про себя можете не рассказывать. Осведомлен – благодаря газетам. Если позволите, скажу несколько слов о моей скромной персоне. Чтоб вам были понятны мои мотивы.
Пока ехали, Стар рассказал про себя. Коротко, но ясно. Начал с неожиданного вопроса:
– Чернышевского читали? Роман «Что делать?»?
– Да. Еще в г-гимназии.
– А я впервые только здесь, в Америке. И поразился – будто про меня написано. Как Лопухов в Америку уехал, помните? А про «разумного эгоиста»? Я для себя эту формулу еще будучи студентом вывел. Что хорошо житься на свете мне будет только тогда, когда вокруг не станет сирых и обездоленных. И нужно это не им, а мне самому. Для морального комфорту. Иначе кусок в горло не полезет, сколько его маслом ни намазывай. – Полковник усмехнулся. – Славный я был юноша, только очень уж арифметический. Всех людей мечтал в одно уравнение выстроить, под формулу «свобода-равенство-братство» подогнать. Собирался посвятить свою жизнь борьбе с крепостным рабством. Но крестьян царь-батюшка и без меня освободил. Тогда я отправился в Америку, сражаться за освобождение чернокожих рабов. Не смейтесь, – сказал он, хотя Фандорин и не думал смеяться. – Двадцать лет мне было. Величайшей книгой в те годы я почитал «Хижину дяди Тома», слезы над ней лил.
Он фыркнул над своим былым прекраснодушием, и Эраст Петрович воспользовался паузой, чтоб спросить:
– А п-почему вас называют «полковником»?
– Знаете, во время войны между Севером и Югом добровольцам давали временные звания – так называемые бреветные. Солдат-то было много, а кадровых офицеров мало. Ну, я и довоевался до бревет-полковника. Глупый был, храбрый. В двадцать лет мало кто смерти боится.
Эту мысль Эраст Петрович сегодня слышал уже во второй раз.
– А теперь боитесь?
– Боюсь, – без колебаний признался Стар. – Столько дел надо переделать, умирать жалко.
У Фандорина возник еще один вопрос:
– Про формулу «свобода-равенство-братство» вы отозвались как-то иронически. Разочаровались, что ли?
– Увы. Это великая иллюзия. Нет ни свободы, ни братства, ни равенства. Судите сами. Ответственный человек не может быть свободным от долга и обязательств, а людям безответственным грош цена. Согласны? Теперь по поводу братства. Когда все люди тебе братья – значит, никто тебе не брат. Родных и любимых не может быть много. С равенством тоже не получается. Люди неравны, и никогда один из них не заменит другого. Это научный факт. И слава Богу, что нет никакого равенства. Есть люди сильные и везучие, вроде нас с вами, – дружелюбно улыбнулся полковник.