Эгей, какой вы добрый молодец, сказала Марьниколавна женщина постбальзаковского возраста, немного полноватая, с повязанным «цвятастым» платком. Такие, свои в доску, тётеньки встречаются на Московских колхозных рынках.
Надолго-ли к нам?
Да вот, пока не заведу технику. Хотелось бы на день, но думаю, не получится.
Хм, ну и погостите у нас чуток, погода-то, эна, какая хорошая стоит!
Да, думаю вечером-то тут делать и нечего.
Ой, да не наводите напраслину. Клуб у нас есть, да и хороший клуб. Степаныч расстарался. В прошлом году большой урожай был, так он выписал технику аж из Москвы, что ты, ой-ой, сидишь, а все звуки будто рядом с тобой, будто около тебя шепчут или вода там льётся! «Долби свой ранд», чтоль называется. Вот и долбаит!
Я улыбнулся, не стал поправлять Николаевну. Старые люди, они ж и не выговорят название новой звуковой системы.
Ну ладно, погощу.
Вот-вот и погости. А я тебя чайком попою, с мёдом. У меня три улья, с послевойны осталось, так ещё дают мёд. А ты женатый али как?
Али как, выдохнул я.
О-о-о, касатик, дык мы тебе тут и невесту найдём. Правда, молодёжи у нас тут, раз-два и обчёлся. Да ты, наверное, и не совсем вьюноша? Аль не так?
Так-то, оно так
Ну-у-у, тогда есть у меня на примете, одна жендщина. Ей-бы уж давно замуж пора, дык сверстники, кто уехал, а много и померло, в девяностых, сам помнишь, как было, не больно сытно-то. Партию разгромили, всё растоптали!
«Всё растоптали», проговорил про себя я и вспомнил рассказ Серёги про Стариковскую церковь.
Ох, и хороша девка-то, да и имя красивое Любовь!
Меня как током дёрнуло. Сразу вспомнил я Любин смех и веснушки.
Только ты, чур, её не обижай! Сирота она. Мамка-то её с папкой померли. В Стариково жили. Вот она сюда и перебралась. И, знаешь, бывает смурно на улице, а она идёт по посёлку, смеётся, и вроде как дождь прекращается. Солнышко выходит из-за туч, птички поют
Марьниколавна, да что вы ей Богу, ну зачем?
Да ладно, ладно тебе, не всё ж сохнуть-то одному! Завтра, вечерком, приходи ко мне в «служебку», а Любашу я уж приглашу.
На том и расстались, я пошёл в номер, бросил вещи. Потом сходил в душ, переоделся в спецовку и направился в ангар. В голове опять крутилось: «Любаша, Любаша», да что ж такое? Ух, уж эти женщины! Стоит им чуточку улыбнуться, повести бровью и привет, мы уже готовы как поросёнок под хреном!
Не стал забегать я в столовку, хотелось поскорее посмотреть, что с техникой случилось.
В ангаре и вправду оказалось светло! Молодец Серёга! Человек слова! Инструменты разложены, как у хирурга в операционной.
Тэ-экс, где тут больной, точнее больные?
Да вот, три машины из пяти, что у вас купили, ни в какую не хотят заводиться!
Я достал из рюкзака чертежи и схемы, тестер. Взял отвёртку и полез ковырять электрическую схему китайско-российского тракторного чуда. Что-то подсказывало мне, что братья-китайцы где-то сэкономили. Серёга с любопытством водил пальцем по схеме, что-то мыча под нос. Я отдавал ему команды и он, как заправский ассистент хирурга, подавал мне инструменты.
Смотря на электронное табло тестера, даже сам не понимая, как это у меня вырвалось, спросил:
Серёг, а что это за Любаша, которую мне Марьниколаевна сватает?
А-а-а, Любаша, сказал Серёга и заулыбался, Любаша это просто песня! Мы с Люськой дружбу с ней водим. Хороший она человек. Жалко, конечно, что семьи у неё нет. Да то история тёмная и разобраться в ней, в этой истории, до сих пор не могу! Понимаешь, в Стариково, только их семья и оставалась последней, да Кузьмич. Родители её както странно умерли. Представляешь, она утром приходит к ним в комнату, а они мёртвые лежат в своей постели. Как Любаша рассказывает, ну всяко бывает, всё ж мёртвые не молодеют, а они будто лет на пятьдесят постарели, то есть лежали, как старик со старухой. А им всего сорок пять было! С тех пор она в Стариково даже на кладбище не ездит, а Кузьмича за сто вёрст обходит!
Странно, а Кузьмич-то тут при чём?
Ну, Любаша говорит, что вечером перед этим Кузьмич заходил к ним в гости и о чём-то долго беседовал наедине с родителями.
А, Люба где была в тот момент?
Там же, у себя в комнате. Не стала она их тревожить, а потом уснула. А после на кладбище, когда хоронили родителей, Кузьмич так их оплакивал, прям волком выл!
Да-а-а, вот так история в схеме чего-то коротнуло и трактор взревел как раненый бизон. Серёга от испуга подпрыгнул на подножке трактора. Холодный пот проступил у меня на лбу.