- Хоть я писатель и маленький, а литературу надобно уважать!"
Выглянул из гроба - действительно: провожают его - не считая родных девять человек, в том числе двое нищих и фонарщик, с лестницей на плече.
Ну, тут он совсем вознегодовал:
"Экие свиньи!"
И до того воодушевился обидой, что немедленно воскрес, незаметно выскочил из гроба, - человек он был небольшой, - забежал в парикмахерскую, сбрил усы и бороду, взял у парикмахера черненький пиджачок, с заплатой под мышкой, свой костюм ему оставил, сделал себе почтительно огорченное лицо и стал совсем как живой - узнать нельзя!
И даже, по любопытству, свойственному роду его занятий, спросил парикмахера:
- Не удивляет вас этот странный случай?
Тот только усы свои снисходительно поправил.
- Помилуйте-с, - говорит, - мы в России живем и вполне ко всему привыкли...
- Все-таки - покойник и вдруг переодевается...
- Мода времени-с! И какой вы покойник? Только по внешности, а вообще ежели взять, - дай бог всякому! Нынче живые-то куда неподвижнее держатся!
- А не очень я желтоват?
- Вполне в духе эпохи-с, как надо быть! Россия-с - всем желтенько живется...
Известно, что парикмахеры - первые льстецы и самый любезный народ на земле.
Простился с ним писатель и побежал догонять гроб, движимый живым желанием выразить в последний раз свое уважение к литературе; догнал стало провожатых десятеро, увеличился писателю почет. Встречный народ удивляется:
- Глядите-ка, как писателя-то хоронят, ай-яй!
А понимающие люди, проходя по своим делам, не без гордости думают:
"Заметно, что значение литературы всё глубже понимается страною!"
Идет писатель за своим гробом, будто поклонник литературы и друг умершего, беседует с фонарщиком.
- Знавали покойника?
- Как же! Кое-чем попользовался от него.
- Приятно слышать!
- Да. Наше дело - дешевое, воробьиное дело, где упало, там и клюй!
- Это как надо понять?
- Понимайте просто, господин.
- Просто?
- Ну, да. Конечно, ежели смотреть с точек зрения, то
- грех, однако - без жульничества никак не проживешь.
- Гм? Вы уверены?
- Обязательно так! Фонарь - как раз супротив его окна, а он каждую ночь до рассвета сиживал, ну, я фонаря и не зажигал, потому - свету из его окна вполне достаточно - стало быть, одна лампа - чистый мне доход! Полезный был человек!
Так, мирно беседуя то с тем, то с другим, дошел писатель до кладбища, а там пришлось ему речь говорить о себе, потому что у всех провожатых в тот день зубы болели, - ведь дело было в России, а там у каждого всегда что-нибудь ноет да болит.
Недурную сказал речь, в одной газете его похвалили даже:
"Кто-то из публики, напомнивший нам по внешнему облику человека сцены, произнес над могилой теплую и трогательную речь. Хотя в ней он, на наш взгляд, несомненно переоценил и преувеличил более чем скромные заслуги покойника, писателя старой школы, не употреблявшего усилий отделаться от ее всем надоевших недостатков - наивного дидактизма и пресловутой "гражданственности", - тем не менее, речь была сказана с чувством несомненной любви к слову".
А когда всё - честь честью - кончилось, писатель лег в домовину и подумал, вполне удовлетворенный:
"Ну, вот и готово, и очень всё хорошо вышло, достойно, как и следует!"
Тут он совсем умер.
Вот как надо уважать свое дело, хотя бы это была и литература!
V
А то - жил-был один барин, прожил он с лишком полжизни и вдруг почувствовал, что чего-то ему не хватает - очень встревожился.