Нечего рассказывать. Я уже говорил тебе, что жду здесь друга. А он задерживается, я достал телефон, часы показывали две минуты десятого. Потом глянул на микроволновку и сглотнул слюну. А от гамбургера за счет заведения не откажусь. Но потом ты снова нальешь мне выпить.
Я чувствовал, что мне нельзя трезветь. Не затем я сюда пришел. Мне нужно отключиться. Необходимо.
Глухие удары волнами прокатывались по полированной крышке гроба. Зеркальные струйки воды извивались на сгибах черного дубового ящика, скрывавшего от меня любимое лицо, которое я теперь никогда больше не увижу. Мужчины в поношенных одеждах опускали гроб в могилу, сырые стены которой оползали и блестели в косом свете серебристой полоски утреннего неба над горизонтом.
Окна бара засветили фары машины. Возможно, Тим наконец приехал.
Микроволновка звякнула, оповещая о том, что гамбургер готов, а я посмотрел себе через плечо, думая, что это зашел Тим. Бармен хозяйственно взял тарелку с гамбургером полотенцем и поставил передо мной.
И чашку кофе, пожалуйста. «Самого дорогого», добавил я со злой иронией обращенной ко всему миру, что больше не существовал для меня. «Если есть».
Бармен засмеялся и начал готовить кофе.
Дорогого нет, но на вкус это не повлияет. У меня отличный кофе.
Я откусил гамбургер и почувствовал, насколько сильно проголодался. Через минуту бармен поставил рядом со мной чашку приятно пахнущего дымящегося кофе и покинул барную стойку. Его подозвали парни, обсуждавшие футбольный матч. Скорее всего, чтобы заказать еще несколько литров пива и пачку чипсов.
Проглотил последний кусок и протолкнул его глотком кофе. Есть больше не хотелось и оставалось теперь лишь вернуться к коньяку. Я жестом подозвал к себе бармена. Он подошел почти сразу.
Так и не появился твой друг?
Слушай, заканчивай.
Повторить?
Да. Коньяк. Тебе ведь хочется заработать денег, верно?
В бар снова проник шум дождя.
Я всегда не против заработать, просто тебя уже несет. Сколько бы ты ни выпил, лучше не будет. Это заблуждение, что выпивка заглушает негативные эмоции. Она их прячет, но они остаются.
Все верно, услышал я за своей спиной знакомый баритон.
Я обернулся. За мной стоял Тим в промокшем пиджаке и смотрел на меня с нескрываемым сожалением.
Тим!
Сколько уже выпил? он сел рядом и мельком посмотрел мне в лицо, пытаясь найти там ответ на свой вопрос.
Не считал.
Шесть рюмок, услужливо сообщил бармен.
Да, протянул я, задержав на том гневный взгляд, пять или шесть.
Может даже семь, снова вклинился бармен.
О-о-о! воскликнул Тим. Все, Марк! Пойдем.
Я не помню седьмой, поспешил заявить я.
Ну, все! Допились, усмехнулся Тим. Марк, ты не умеешь пить, заканчивай с этим. Я знаю, что Марина была для тебя всем, он снова посмотрел на меня с горечью. Видя, что я хочу что-то сказать, он поспешил продолжить. И знаю, что она останется для тебя всем, видя, что я еще хочу перебить его, он добавил: Я не призываю тебя перестать оплакивать ее. Это твое право. Она была чудесным человеком. Оплакивай, но не так! он указал на рюмку. Она бы не хотела такого горя.
Еще бы она не хотела такого горя! резко огрызнулся я. Ведь горе-то по причине ее смерти! Сегодня ее закопали!
Бармен, поняв, что наш с Тимом разговор носит слишком личный характер, деликатно удалился, сделав вид, что у него есть работа в другом конце стойки.
И не говори о том, чего бы она хотела, Тим! Потому что единственно важное, чего бы она хотела, это жить, дышать, быть сейчас рядом, а не лежать в тесной дубовой коробке в холодной мокрой земле.
Марк, пойдем, хватит ныть. Посмотри на себя, одной рукой он взял меня за плечо, а другой указал на отражение в зеркале бара. Там отражался тот, с кем я избегал встретиться взглядом всякий раз, как смотрел в отражение бара. Молодой человек с лицом, когда-то давно казавшимся мне приятным и заметно потускневшим в последние дни. С зелеными глазами и каштановыми волосами, которые сейчас лезли в глаза, спадая на лицо. В расстегнутой болотного цвета куртке с небрежно развалившемся на плечах капюшоном, купленной в супермаркете. Под ней виднелась белая футболка, я носил ее, не снимая, не помню сколько, возможно, когда-то футболка была белее. Отвратительный, изможденный взгляд моего усталого двойника в зеркале вызывал раздражение. Тошно смотреть.