Из них, свой свояка видит издалека.
Давай займёмся этими, чтобы концы не откинули.
Да и откинут, невелика беда, наворовались, пока мы в окопах кровью своей землицу поили.
Но, всё же, подошёл к валявшимся на полу и стал приводить их в чувство, щедро раздавая пощёчины. Остальные, сидевшие и лежавшие в вагоне люди, спали или делали вид, что спали. Произошедшее их не касалось, эти тяжкие годы научили помалкивать и не вмешиваться.
Привести в чувство удалось троих, двое так и остались лежать без сознания.
Дверь распахнулась, вбежали несколько охранников в полушубках с автоматами:
Что тут случилось?
Да вот ребята, не поделили чего-то меж собой, ну и помахали кулаками немножко.
Охранник недоверчиво посмотрел на Бориса, и приказал увести раненых.
Разберёмся, бросил он на прощанье.
Бориса и Луку привели в штабной вагон на следующее утро.
« Расскажите, что там у вас произошло», спросил лысоватый старший лейтенант начальник поезда, обращаясь к Борису.
Да кто их знает, не поделили что-то, заспорили, ну и подрались, да мы спали и не видели ничего толком. Они нас и разбудили.
А они на вас показывают.
Так они на любого покажут, лишь бы самим чистенькими выйти, Борис старался казаться как можно более простодушным.
У двоих сотрясение мозга, у третьего разрыв брюшины. Это как же надо было приложиться, чтобы так ударить, старший лейтенант взглянул на старающегося казаться меньше, но всё равно возвышающегося громадой надо всеми, Луку.
Тот равнодушно, склонил голову и пожал плечами, в глазах его ничего невозможно было прочитать.
Старлей махнул рукой, и начал что-то строчить на листе бумаги, лежащем перед ним. Бориса и Луку отвели в вагон.
Пошли мы в поиск, со мной ещё один мужик, немолодой уже, за тридцать будет, а дрожит, трясётся весь. Из пополнения, видать, отсидел войну где-то, вот, в конце взяли. Лука рассказывал, слегка заикаясь и растягивая слова, в овражек спустились, только подыматься стали по склону на другую сторону, а навстречу немцы, мы назад кинулись. А тут, сбоку из пулемёта саданули, мне руку обожгло. Засада. Давай из автоматов отбиваться, да гранаты бросать. А немцы нас, видимо, хотят живыми взять, потихоньку приближаются перебежками и кричат: «Рус, здавайсь!» Мы в кусты забрались, не высунуться. Я рукавом гимнастёрки руку перетянул, чтобы кровь остановить. Мужик лопочет: «всё, хана нам, убьют». Я ему: «заткнись, не паникуй, прорвёмся». А у него руки трясутся, автомат удержать не может. Вот думаю, гады, не могли нормального человека мне в пару дать, язык им, видите ли, срочно понадобился. А наших, всех, после боёв последних побило. Так этого мне и подсунули. Принесли бачок с баландой, люди потянулись к парящему вареву. Лука замолчал, и аккуратно, стараясь не пролить ни капли, отправлял в рот ложку за ложкой. Потом вытер куском хлеба миску, и оглянулся вокруг, как бы интересуясь, не будет ли добавки. С такой жратвы ноги быстро протянешь.
« Ну, а дальше-то, что было», спросил Борис, всё более проникаясь симпатией к этому огромному, но такому ранимому человеку.
Дальше? Лука задумчиво почесал затылок, светлые волосы встали торчком, я напарнику говорю: «Ты меня прикрой, я сейчас пойду пулемётчика успокою. А потом я тебя прикрою, ты к нашим назад по склону уйдёшь, по кустикам перебежишь. А я следом». Пополз я, а он из автомата строчит в разные стороны, в белый свет. До пулемёта я добрался, а там двое. Гранату тратить не стал, и пулемёт пригодиться может. С немцами справился, да за пулемёт лёг. Гляжу в прицел, а в кустах, где напарник сидел, движение какое-то, непонятное. Потом вижу, выходит он оттуда с поднятыми руками и кричит: «не стреляйте, я сдаюсь, я свой». Меня такая злоба охватила, дал туда очередь, но промазал, видно, с нервов, редко со мной это случается. Немцы бросились ко мне, да куда там, я их из ихнего же пулемёта и уложил. Они достать меня не могли, позиция уж больно хороша была, на крутом склоне. Тогда немцы мины стали бросать, долго я продержался, но мина совсем рядом угодила, меня контузило, сознание потерял. Лука говорил короткими, отрывистыми фразами, казалось, что так он меньше заикается. Очнулся в каком-то помещении, лежу на полу, а вокруг немцы и этот мой напарник с ними, на меня показывает и говорит им обо мне, видимо. Я ничего не слышу, контузило сильно. Толкают они меня, спрашивают о чём-то, а я им показываю, что не слышу. Наконец, поняли. Руки связали и отвели в какой-то сарай каменный, с крохотным окошком зарешёченным. А там, в углу ржавая мотыга валялась, я об неё ремень, которым руки связали, и перетёр. Через некоторое время выводят меня из сарая и в машину сажают, в крытую, видно важной птицей посчитали из-за роста моего. Это была их ошибка. А в кузов вместе со мной двое фрицев с автоматами, да в кабине офицер и водитель. Сидим так, едем. Один немец рядом со мной, другой, напротив. Тот, что рядом со мной, покурить решил, это была ещё одна ошибка. Попросил я со мной поделиться.